В вечернем сумраке многочисленные пожары на Северной и Корабельной сторонах и в самом городе стали более отчетливыми и зловещими. Кругом пылали дома, и языки пламени взлетали к небу, к багровым, точно раскаленным облакам. Было видно, как горящие головни, кувыркаясь в воздухе, уносились вверх вместе с пламенем и клубами дыма. Отсюда до передовой тогда было всего семь-восемь километров…

Северная и Южная бухта были пустынны. Вдоль в недалеком прошлом живописных берегов сейчас тянулись мрачные руины.

Поначалу казалось, что Севастополь безлюден: решительно все было укрыто и защищено землей.

С наступлением вечера массированный артиллерийско-минометный огонь прекратился. Не бомбила Севастополь и фашистская авиация. Жестокий бой, грохотавший весь день, затих, но передний край обороны все еще озарялся множеством осветительных и сигнальных ракет. Город постепенно оживал: из подвалов и укрытий выходили [124] его жители, облегченно вдыхали вечернюю прохладу и сразу активно включались в оборонные работы.

Бойцы и жители города в неимоверно трудных условиях, под непрерывным огнем, без отдыха, зачастую без пищи и воды мужественно трудились, защищая Севастополь. Наши усилия по доставке боезапаса и продовольствия давали возможность продлить и укрепить оборону города.

На южном безоблачном небе появились звезды, и только огненные хвосты сигнальных осветительных ракет, по временам горевшие где-то вдали, у передовых позиций, да лучи зенитных прожекторов говорили о том, что враг очень близко к городу, и даже ночью он не дремлет.

Войдя в Южную бухту, мы медленно подошли к затемненной стенке угольного склада. Команда молча стояла на боевых постах. Кругом виднелись воронки от авиационных бомб, снарядов. Ржавые рельсы железнодорожных путей в одном месте стояли дыбом, неподалеку лежали опрокинутые железнодорожные вагоны. В здании панорамы виднелись огромные проломы. Вокруг вокзала на месте деревянных домов торчали обгорелые бревна и печные трубы. По всему было видно, что фашистская авиация бомб не жалела.

Пришвартовавшись к корпусу полузатонувшего судна у стенки угольного склада на восточной стороне Южной бухты, напротив холодильника, мы приступили к выгрузке доставленного боезапаса.

На берегу нас ожидали грузовые автомашины и около двух рот красноармейцев. Личный состав подводной лодки приступил к выгрузке доставленных военных грузов на палубу подводной лодки, а красноармейцы на руках переносили их с палубы на берег и грузили в автомашины. Выстроившись в две цепочки, красноармейцы, как на хорошо организованном субботнике, брали ящики с боезапасом с палубы и передавали их из рук в руки в автомашины, стоящие в очереди у причальной стенки. Груженые автомашины с надрывным гулом уходили по пыльной дороге на Корабельную сторону.

Вскоре к борту подводной лодки подошел штабной разъездной катер - меня и комиссара вызвали в штаб флота. [125]

За короткую летнюю ночь пыль и гарь от взрывов многих тысяч бомб, снарядов и мин, стоявшие над городом, не успели рассеяться полностью и продолжали серой пеленой висеть перед глазами. Повсюду шли восстановительные работы. Рабочие, матросы и жители поспешно расчищали улицы и укрепляли город.

Оставив за себя старпома, мы с комиссаром отправились к Графской пристани, недалеко от которой в горе располагался защищенный флагманский командный пункт флота (ЗФКП).

В темноте, разрываемой частыми вспышками, катер легко заскользил по мутной, глади Южной бухты. То тут, то там плавали балки, перегородки и ящики от разбитых бомбами зданий казарм подплава и складов.

Мы подошли к знаменитой Графской пристани, порядочно пострадавшей от бомбардировок, причалили и, спрыгнув с борта катера, отправились в штаб флота.

Войдя в укрытое скалой, защищенное от бомб и снарядов помещение флагманского командного пункта флота, мы представились оперативному дежурному, фамилию которого теперь уже не помню.

На ЗФКП обстановка была спокойной и деловой. Это приободрило нас. Многочисленные армейские командиры скопились над сухопутной картой и деловито, вполголоса обсуждали фронтовые дела.

Поздоровавшись, оперативный дежурный пригласил нас к столу, на котором лежали карты морской и сухопутной обстановки. Штурманский стол и помещение слабо освещались тусклым светом электрических плафонов. Дежурный, интересуясь малейшими деталями, внимательно заслушал мой доклад о переходе в Севастополь. Я всматривался в его воспаленные от бессонницы глаза и думал, сколько выдержки и духовной силы у наших командиров, руководящих флотом в обстановке длительной блокады и яростного многодневного третьего штурма врага. Он, казалось, совершенно не обращал внимания на усталость и спокойным, слегка хрипловатым голосом начал инструктаж:

- После окончания разгрузки вам следует выходить самостоятельно, не запрашивая добро на выход. Особое [126] внимание обратите на боновое заграждение, оно у нас сильно повреждено - ворота открыты не полностью, к тому же находятся под прицельным артиллерийским огнем. Авиация с рассвета и дотемна непрерывно бомбардирует город, порт, аэродромы, тылы, войска, командные пункты и огневые позиции нашей артиллерии. При движении по акватории Южной бухты будьте особенно осмотрительны - ее задымляют катера охраны водного района.

Получив ответ на наши вопросы и пожелав друг другу благополучия, мы расстались. Выйдя из ЗФКП, мы с Павлом Николаевичем направились к Графской пристани, где нас ожидал катер.

- Куда прикажете? - бодро, не заискивая, спросил старшина катера.

- К угольному складу, и как можно скорей.

- Есть скорей, - столь же бодро отрепетовал старшина и, развернув катер, полным ходом повел его вдоль Южной бухты.

Светало. Было тихо, как обычно бывает ранним утром. Лучи восходящего солнца упали на развалины опустевшей Корабельной стороны.

Нашему взору открылись дымящиеся развалины корпусов Севастопольского морского завода. Под утренним небом были отчетливо, до последнего упавшего кирпичика видны казармы и учебного отряда, и училища береговой обороны, и железнодорожный вокзал. При подходе к штабу бригады подводных лодок также в деталях можно было рассмотреть его здание, полностью разрушенное прямыми попаданиями авиабомб.

Тем временем катер подошел к борту подводной лодки. Мы поднялись на палубу, старпом доложил, что разгрузка подходит к концу, задерживается лишь выгрузка консервов из торпедных аппаратов. На берегу тоже кипела работа. Один за другим подходили грузовики. Армейцы работали слаженно и быстро. Ими руководил высокий, статный майор. Мы подошли к нему. Он коротко рассказал нам о положении дел на переднем крае обороны, о том, что военные моряки дерутся на сухопутном фронте, как он выразился, «отменно», что бригады морской [127] пехоты не только закрепились, но и немного расширили свои плацдармы.

- Спасибо вам за мины, снаряды, оружие, за все доставленные вами грузы. Будем вас ждать с нетерпением, - крепко пожал нам руки майор. Затем белозубо улыбнулся и пилоткой стер со лба струйку пота.

- Придем! Обязательно придем! - заверили мы его.

В это время к нам подошел дед в поношенном, но ладно сидевшем кителе. Это был кладовщик угольного склада. Мы частенько заходили к нему, когда жили на частных квартирах. Узнав его, мы хотели было расспросить, как он здесь, но были прерваны заботливой, хотя и сухой фразой:

- Сынок, отходи скорей, сейчас они начнут… - Он вскинул руку в небо. - Они в одни и те же часы бомбят. Сейчас начнется, - повторил они, близоруко посмотрев на карманные часы в серебряной оправе, медленно побрел в штольню.

И действительно, не успели мы отдать швартовы и выбрать якорь, как раздался сигнал воздушной тревоги. Тишина была нарушена так же внезапно, как и пришла. Катера охраны водного района и береговые установки стали задымлять базу. И сразу же, вначале где-то далеко, едва слышно, а затем все ближе и ближе, заговорили зенитные батареи Севастополя.

Восточный берег Южной бухты, где мы стояли, был высок и крут, и самолеты выскакивали из-за него буквально над нами. Посыпались бомбы. Нам было хорошо видно, как они отделялись от самолетов и летели вниз с нарастающей скоростью. Это была авиационная подготовка к очередному наступлению немцев, после которой вступила крупнокалиберная артиллерия.