Если слово казался не нравилось примерно полвека, а к слову смотрит привыкали лет семьдесят, выглядит больше ста лет не могло попасть в литературный язык. Судите сами. Н. И. Греч, описывая петербургского немца, придворного, слово выглядит выделяет как необычное: ...Прислали к нему Николая Ивановича Демидова, чтоб посмотреть, как он выглядит. А в 1839 г. сын его, лексикограф А. Н. Греч, уже рекомендует: «Не довольно обруселые немцы, переводя с нем. Sie sieht h?bsch aus, говорят она хорошо выглядит вместо она хороша собой... Слово выглядеть значит то же, что разглядеть, и отнюдь не может быть употреблено в значении, которое ему придают неученые». Сорок лет спустя Я. К. Грот заметит, что слово это «противно как духу русского языка, так и грамматике». Почему же грамматике также?

Такую форму, между прочим, употребил А. П. Чехов: Она выглядывает семнадцатилетней. Очень хороший стилист, А. С. Суворин в те же годы также пишет: ...Он выглядывает очень крепким и здоровым человеком. Однако это куда ни шло, решили критики начала XX в., «классик употребил провинциализм, который мог войти в литературную речь: вчера это была погрешность, завтра это закон; ничего не поделаешь.

Но что Гаев („Вишневый сад"), старый барин, помещик, помнящий крепостное право, говорит: ...Ты, Люба, как-никак выглядишь лучше — это промах художника. Чеховы так говорили, Гаевы — едва ли». Мнение странное, если учесть, что уже с 40-х годов XIX в. писатели-петербуржцы M. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский и другие пользовались словом выглядит, пользовались несмотря на критику. Когда М. Горький написал не однажды осмеянную фельетонистами фразу Лошади выглядели усталыми, его поучали кто как мог. Например, что И. С. Тургенев сказал бы: Лошади казались усталыми. Вряд ли: Тургенев этому слову предпочел бы смотрели, не на немецкий, так на французский лад.

Причина подозрительности этого выглядит — в его исключительной форме: слово одиноко в ряду глаголов, но очень на них похоже. Было сделано несколько попыток его «русифицировать», приладить к нашей грамматике. Мало показалось форм выглядит и выглядывает, — стали их сравнивать со смотрит и высматривает (После болезни он высматривает стариком: Она высмотрит на больную). Близость между глядеть и смотреть настолько очевидна, что употребление слова выглядит в значении 'хорошо или плохо смотрит* не должно удивлять. Немецкий глагол aussehen только скрепил русские глаголы смотрит и глядит, сделал из них высмотрит и выглядит. Но еще в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова выглядит — германизм.

Тем не менее к нему привыкли. Стоило только ему стать литературным, в подчеркнуто эмоциональной речи неожиданно возникло новое словечко того же рода — смотрится. Видимо, есть в языке необходимость в подобных словах, раз они возникают. На этот раз слово появилось уже не в среде дворянских писателей (смотрит) и не в чиновной среде (выглядит), а в среде художников: смотрится и ваза, и костюм, и платье, т. е., другими словами, вещь гармонирует с чем-то. Специальное, нужное для каких-то профессий слово.

И снова: на первый взгляд, как будто слово смотрится «продолжает» литературное смотрит, только с частицей -ся. Но, с другой стороны, налицо и влияние. Вот перевод с английского: Молодой человек смотрится элегантным и искренним, а в оригинале — слово appears 'кажется, выглядит, представляется со стороны'. Со стороны!

Так что если вглядеться в двухвековую цепь эмоционально усиливавшихся замен: является—кажется— смотрит—глядит—выглядит—смотрится, — легко обнаружить единство в общем значении слов. Это смена впечатлений о том, что «кажется».

Является что-то реально: кажется, что взаправду.

Кажется — то, что показывается, выражая при этом внешний контур увиденного: и тут важнее не наш взгляд, а сама вещь или лицо.

Выглядит — внимание переносится с предмета на видимость вещи; в сыром воздухе Петербурга зыбко расходится контур предмета, он не смотрит, а только выглядит, и нет никакой уверенности, что выглядит так, каков он на самом деле.

Смотрится — не важен теперь ни сам предмет, ни его видимость, но важно ваше к нему отношение, и то, как именно вы выражаете в нем себя.

В постоянной смене разговорных слов, придуманных и переведенных, — стремление все точнее выразить субъективизм впечатлений. И только в этом — в философском смысле — можно согласиться с теми, кто возражает против употребления в речи слова смотрится. Влияния проходят: со стороны французского — смотрит, со стороны немецкого — выглядит, со стороны английского — смотрится.

Подобных словечек много, мы их просто не замечаем в своей речи. Например, наблюдается постепенный сдвиг значений в выражениях л так думаю и дело проясняется. Я так думаю — мне так кажется — мне думается, выражая одну мысль, сменяли друг Друга. Для народника П. Н. Ткачева два первые — ultima ratio ('решающий довод') публициста, но четверть века спустя другой публицист уже полагал, что мне кажется (а не думается, как выражаются иные) все-таки лучше. Лучше оно и сегодня: в нем нет стремления выдать за последний аргумент собственное чутье. Вспомним еще: дело прояснилось (само по се« бе)—дело вырисовывалось (на наших глазах) — дело высвечивается (перед нами, но только в наших глазах). Нет в языке пустых слов: они всегда выразят наши чувства, выдавая нас, если и захочется нам слукавить. 

КАЛОШИ И ГАЛСТУКИ

Слово калоши многим покажется архаичным: нужно говорить галоши. Но не забудем, что телефон у К. Чуковского зазвонил в Петрограде, а там ходят в калошах.

Поразительна устойчивость форм калоши и галоши. До середины XIX в. носили только калоши. В «Истории двух калош» В. А. Соллогуба и немец сапожник говорит: Kaloschen!, и русский заказчик: Ёедные калоши!, и сам автор: Были это еще кожаные калоши...

Это очень странно, если учесть, что в немецком языке имеется слово Galosche, а во французском — galoche (оба с г). Петербургский немец, несмотря на влияние и немецкого и французского языков, предпочитает говорить Kaloschent Немецкое слово восходит к французскому, а то — к средневековой латыни: gal-licae 'галльская обувь (для грязной погоды)'. Древне-славянское слово колоча тоже заимствовано из латинского, но соотносится со словом calcea 'штанина' (ср. современное украинское слово холоша 'штанина, обмотка'). Древнерусское произношение этого слова, как можно судить по написаниям XV в., — колоша (еще без «акающего» произношения предударного гласного).

Итак, в Петербурге XIX в. носили кожаные и резиновые калоши, и только калоши.

Со временем стали различать резиновые галоши и кожаные калоши. Появились и разъяснения: «калоtua — надеваемая на сапоги, колоша — в горном деле»; «старинное русское калоша (колоша), более принятое в наше время, рекомендованное и Гротом, не вытеснило, однако, чуждой народному языку французской формы галоша. Некоторые колеблются и теперь»: у Куприна без калош — в высоких галошах; «Калоша женского рода — нижняя часть брюк от колен. Правая калоша, левая калоша» и т. п. Все время пытались различить калоши и галоши: то кожаные, то штанина, то краги, то еще что... не хочет русское слово уйти без оглядки. И даже Игорь Северянин решается окалошить ноги, может быть, оттого, что в его время огалошить звучало бы не столь поэтично. Когда потребовалось слово высокого стиля, другой поэт, Н. Ф. Щербина, создал лжеславянизм клаши (но не глаши).

Между тем и галоши ходят по петербургским мостовым: о высоких галошах как особой обуви пишут Н. А. Добролюбов, И. И. Панаев, А. И. Куприн. Только в начале 30-х годов XX в. специальным распоряжением по ленинградскому заводу «Красный треугольник» (который отливал калоши для всей страны) было приказано говорить и писать галоши, старинное слово калоши отменялось. Типично ведомственное распоряжение, поскольку в те же годы литераторы требовали обратного: говорить и писать калоша. Как бы то ни было, но сегодня ленинградские писатели предпочитают форму галоша, неленинградские — калоша: начальственный приказ возымел силу и русское слово калоши окончательно ушло.