Я, однако же, всегда думал, что в Англии, например, народ тоже жалостлив; и если и нет в нем, так сказать, слабосердости, как в нашем русском народе, то по крайней мере гуманность есть; есть сознание и живо чувство христианского долга к ближнему… А между тем там присяжный заседатель понимает, чуть только займет свое место в зале суда, что он не только чувствительный человек с нежным сердцем, но прежде всего гражданин. Он думает даже (верно ли, нет ли), что исполнение долга гражданского даже, пожалуй, и выше частного сердечного подвига. Еще недавно общий гул пошел у них по всему королевству, когда присяжные оправдали одного явного вора. Общее движение страны доказало, что если и там возможны такие же приговоры, как и у нас, то появляются редко, как случаи исключительные и немедленно возмущающие общее мнение. Там присяжный понимает прежде всего, что в руках его знамя всей Англии, что он уже перестает быть частным лицом, а обязан изображать собою мнение страны. Способность быть гражданином - это и есть способность возносить себя до целого мнения страны…
Но зато, и весьма часто, тамошний присяжный, скрепя свое сердце, произносит приговор обвинительный, понимая прежде всего, что обязанность его состоит в том преимущественно, чтобы засвидетельствовать своим приговором перед всеми согражданами, что в старой Англии, за которую всякий из них отдаст свою кровь, порок по-прежнему называется пороком и злодейство - злодейством и что нравственные основы страны всё те же, крепки, не изменились, стоят, как и прежде стояли”.
Эти важные мысли Достоевского предельно актуальны и сегодня в России, но тогда к ним не прислушались. А Ф. Достоевский продолжал убеждать, основываясь на своём дорогом опыте:
“Самоочищение страданием легче, - легче, говорю вам, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в его душу цинизм, оставляете в нем соблазнительный вопрос и насмешку над вами же. Вы не верите? Над вами же, над судом вашим, над судом всей страны! Вы вливаете в их душу безверие в правду народную, в правду божию; оставляете его смущенного… Он уходит и думает: “Э, да вот как теперь, нету строгости. Поумнели, знать. Боятся, может. Значит, оно можно и в другой раз так же””.
Эти слова оказались не мнением гражданина или предположением знаменитого уже писателя, а -пророчеством мудреца неизбежной беды, и она произошла через 4 года в самой позорной форме и с самыми пагубными последствиями в истории с задушевной подругой К. Маркса по переписке В. Засулич, которой К. Маркс откровенно признавался в своих проблемах с психикой.
Вера Засулич (1850-1919) была нечаевкой, - и это уже многое о ней говорит, и в 1869 году была осуждена по делу Нечаева, после чего освобождена в 1871 году и выслана в Тверскую губернию в знаменитые своими пирожками Крестцы, что между Москвой и Петербургом, откуда вскоре удрала и ушла в подполье готовить очередной раз революцию, бегала по деревням Киевской губернии, пытаясь безуспешно поднять крестьян на восстание против власти.
Отчаявшись “работать с народом”, крайне непонятливым и отсталым, по её мнению, решила этот народ, без его ведома и согласия, привести к предполагаемому счастью путем террора, и вернулась тайком в Петербург - чтобы начать убивать российских чиновников. И когда этот безумный “Раскольников” в юбке 24 января 1877 года пыталась неудачно застрелить первую жертву - петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова “формально” за то, что за дерзкое поведение арестованного террориста Боголюбова он приказал высечь его розгами, причем - не потому что больно, за страдания или несправедливо, - а за унижение чести террориста… Здесь мы наблюдаем несоразмерность, неадекватность мести.
В этом случае невероятно активизировался Запад, в “цивилизованной” Европе требовали от России гуманности, чтобы не вздумали применить к террористке смертную казнь, европейские СМИ изгалялись на все лады по поводу “варварской” России и несчастной девочки.
Но каков же был шок и возмущение порядочных и разумных граждан России, когда столичный суд присяжных 31 марта 1878 года полностью оправдал террористку. “И неужто вы думаете, что, отпуская всех сплошь невиновными или “достойными всякого снисхождения”, вы тем даете им шанс исправиться? Станет он вам исправляться! Какая ему беда? “Значит, пожалуй, я и не виновен был вовсе”, - вот что он скажет в конце концов. Сами же вы натолкнете его на такой вывод. Главное то, что вера в закон и в народную правду расшатывается”, - ещё за пять лет до этого суда возмущался очень частной и не обоснованной добротой присяжных Ф. М. Достоевский.
И каково же было ликование западников, либералов всей Европы и накаченной этими апостолами новой религии “прогрессивной” столичной молодежи(?!!), - несколько тысяч собралось у суда на Шпалерной и по поводу праздника освобождения Засулич устроили уличные беспорядки и драку с жандармами. Более того, - некоторые молодые демократы, причем студенты, основательно приготовились - прихватили с собой пистолеты, и один из них, пытаясь убить жандарма, попал выстрелом в голову своему другу, который скончался на месте. Неудавшийся убийца в расстройстве тут же застрелился. Картину этого праздника довершили разгневанные жандармы.
В общем, - было круто, “весело”, молодые либералы потом долго вспоминали о своих “подвигах” и “зверствах” властей, - ведь жандарма всё-таки не убили… После освобождения “герой” - Засулич тут же уехала в Европу собирать “дивиденды”, и ей дали должность в масонском Втором Интернационале.
После этого, глядя на туповатое лицо российской власти, можно было смело сказать - всё: “сливайте воду” - России в этом виде осталось не долго жить…
А в России взбодренные этим примером террористы с этого года развязали настоящую террористическую войну против российских властей к радости “цивилизованной” Европы. Полностью прав оказался великий Ф. М. Достоевский пять лет назад и про суд присяжных и про - “Он уходит и думает: “Э, да вот как теперь, нету строгости. Поумнели, знать. Боятся, может. Значит, оно можно и в другой раз так же””.
Но ситуация с судом над В. Засулич оказалась ещё печальнее, чем предполагал Ф. М. Достоевский, ибо на стороне подсудимой был не только один из лучших адвокатов столицы, но и “странный” молодой 33-летний председатель суда А. Ф. Кони, который после блестящей речи адвоката П. А. Александрова, разжалобившего до слез присяжных, в самом конце перед принятием решения сказал присяжным:
“Судите по убеждению вашему, ничем не стесненному, кроме голоса вашей совести”, - после этого, естественно, хочется окрикнуть негодяя - а закон?! -
Законы разве не должны “стеснять” свободу убеждений-действий? Для кого они писаны? Для кого они вырабатывались столетиями? Для кого Библия и Скрижали - не убий?!…
Ф. М. Достоевский обратил внимание ещё на ответственность и нравственность, вернее - безответственность и безнравственность адвоката:
“Я читал когда-то, что во Франции, давно уже, один адвокат, убедясь по ходу дела в виновности своего клиента, когда пришло время его защитительной речи, встал, поклонился суду и молча сел на свое место. У нас, я думаю, этого не может случиться: “Как же я могу не выиграть, если я талант; и неужели же я сам буду губить мою репутацию?””. Нам ли это объяснять про адвокатов и судей? - Прошедшим в России 90-е 20-го…
В 1876 году в России встал вопрос - начинать очередную войну с Турцией за освобождение балканских славян или нет, тем более, что там разгорелась освободительная война и стал вопрос - её поддерживать или нет. И российское общество активно стало эту тему обсуждать, причем - все стороны были за начало войны: славянофилами двигало солидарное чувство помочь славянам и ответить за крымское поражение, выиграть войну и этим укрепить статус, величие России в мире, а западники надеялись на повторение истории с Крымской войной, - что Россия опять проиграет, получит хороший урок и Александр II ещё быстрее станет совершать либеральные реформы. Славянофилы надеялись на всплеск патриотизма в обществе, а террористы, кроме “западных” надежд, - что в условиях отвлечения внимания властей и войск на войну им легче и вольготней будет совершать террористические акты. На стороне славянофилов выступил Ф. М. Достоевский: