— Минутку, мой мальчик, сейчас будет, — ласково обратился Хэл к Анджелло. — Когда-нибудь, — продолжал он, обращаясь к Прю, — ты убедишься, что воображение — вещь необходимая. Без воображения не проживешь.
— Не обращай на него внимания, Хэл, — попытался успокоить его Маггио. — Прю просто не в настроении. Дай ему выпить, и все будет в порядке.
— Правильно он говорит? — спросил Хэл у Прю.
— Что ж, можно и выпить, — ответил Прю безразличным тоном.
— Идем со мной, Томми! — Хэл направился на кухню. — Помогите мне.
Томми пошел вслед за ним.
— Поди сюда, Прю, — прошептал Маггио, как только они скрылись. Он отозвал его к радиоле в застекленной нише. — Ради бога, не принимай ты все это близко к сердцу, ладно? Ты что, хочешь испортить мне все дело? Прекрати эти споры.
— Ну хорошо, хорошо, Анджелло. Извини меня. Я не знаю, с чего это я так разошелся. Я не хочу расстраивать твои планы, Анджелло. Очень уж эти типы мне не нравятся и раздражают меня.
— Пусть они болтают что хотят, а ты слушай, так же как и я. Ты думаешь, я спорю с ними? Черта с два, буду я спорить с ними. Я просто слушаю их и иногда поддакиваю. Пусть себе болтают. Они болтают, а я прошу принести мне еще выпить, вот и все.
— Я так не могу, — признался Прю. — Ну ладно, ладно, я постараюсь но испортить тебе дело.
— Ух и напьюсь же я сейчас, — сказал Маггио. Он посмотрел на часы. — В шесть утра побудка, — пробормотал он. — Черт с ней, с побудкой, напьюсь в стельку.
Из кухни вышел Хэл, неся в руке два хрустальных бокала с шампанским. Позади него шел Томми, держа в руках еще два бокала.
— Извините, что нет подносов, — улыбнулся Хэл, — зато с бокалами все в порядке. Нельзя же нить шампанское из обыкновенных стаканов.
Они расселись в кружок, подставив свое тело прохладному ветерку, дувшему через закрытую сеткой входную дверь.
— А когда ты был во Франции? — спросил Прю Хэла.
— Я прожил во Франции пятнадцать лет, — ответил Хэл, улыбаясь. — Когда я преподавал в Нью-Йорке, то все время копил деньги на длительное путешествие. Потом я поехал во Францию и оставался там, пока были деньги. Это было до войны, конечно. Сюда я приехал после того, как началась война. Я решил, что на Гавайских островах война наименее вероятна. А как ты думаешь?
— Может быть, — неуверенно согласился Прю. — Но если мы вступим в войну, то в любой части Америки, по-моему, будет одинаково.
— Я слишком стар, чтобы меня могли призвать, — сказал Хэл.
— Да, но я имею в виду ограничения военного времени и всякое такое.
Хэл пожал плечами.
Под действием выпитого вина Прю снова охватили грустные размышления.
Солнце уже клонилось к закату, жара спадала, тени становились длиннее. Прю взглянул на Анджелло: тот размяк и бормотал что-то себе под нос.
— Ты что, уже набрался, Анджелло? — спросил его Прю.
«Если бы дело кончилось только тем, что мы посидим и выпьем, — подумал Прю, — а потом они оставили бы нас в покое и не прикасались бы к нам!»
— Франция — страна свободы, и это действительно так, — произнес Хэл.
— Я не думаю, что слово «свобода» теперь имеет какое-нибудь значение, — возразил Прю.
— А мне кажется, что лично я свободен, — возразил Хэл.
Прю засмеялся.
— А как насчет того, чтобы выпить еще? — спросил он.
— Пожалуйста, — ответил Хэл и, взяв у Прю бокал, отправился с ним на кухню. — Ты не согласен с тем, что я свободен? — спросил он на ходу.
— Принеси и мне бокальчик, — попросил Анджелло. Он неуверенно поднялся на ноги и понес свой бокал на кухню.
— Ты боишься чего-нибудь? — громко спросил Прю, обращаясь к Хэлу.
— Нет, — ответил Хэл, выходя из кухни с двумя бокалами шампанского. — Я ничего не боюсь.
— Тогда ты, конечно, свободен, — сказал Прю. Оп посмотрел, как Анджелло сел на свое место и в один присест осушил свой бокал.
— Я-а свободен! — громко закричал Анджелло. Оп откинулся на спинку кресла и начал болтать ногами, как разбаловавшийся ребенок. — Я совсем как вольная птичка! А ты не свободен! — продолжал он выкрикивать, указывая пальцем на Прю. — Ты завербовался на тридцать лет в армию! Ты раб на тридцать лет! А я — нет. Я свободен. До шести часов утра!
— Тише! — резко оборвал его Хэл. — Разбудишь хозяйку внизу.
— Пошел к черту! Пусть проснется!
— По-моему, тебе пора в постель, Тонн, — сказал Хэл с досадой. — Ты совсем пьян. Пойдем! Я помогу тебе подняться.
Он подошел к сидящему Маггио и, обняв рукой его узкие костлявые плечи, хотел помочь ему подняться на ноги. Но Маг-гио отстранил его.
— Нет уж. Не настолько я пьян. Я, черт возьми, могу подняться и сам. Прюитт, если бы ты не был проклятым, завербовавшимся на тридцать лет солдатом, я бы действительно полюбил тебя.
— Но ты же сам говорил, Анджелло, что служба в армии мало чем отличается от службы в подвале у Гимбела, — заметил Прю с улыбкой.
— Правильно, — заплетающимся языком проговорил Анджелло. — Это мои слова. Я это говорил. Слушай-ка, Прю. Прежде чем кончится срок моей службы, все мы попадем в эту проклятую войну. Это тебе известно? Я ненавижу службу в армии. И ты ненавидишь ее, Прюитт. Ты просто не говоришь об этом. Я ненавижу эту чертову армию. О боже, как я ненавижу ее!
Маггио снова откинулся на спинку кресла. Руки его повисли как плети, голова склонилась на грудь. Он продолжал бормотать себе под нос отборные ругательства в адрес армии.
— Ты публикуешься под своим именем? — спросил Прю у Томми.
Хэл стоял у кресла, в котором полулежал Маггио, и с беспокойством теребил его за руки.
— Конечно, не под своим, — ответил Томми, усмехнувшись. — Неужели ты думаешь, я буду ставить свое имя под этой дурацкой стряпней?
— Ты, наверное, поступаешь правильно, — заметил Прю. — Значит, ты стыдишься своего же рассказа?
— Конечно, — ответил Томми со вздохом. — Неужели я могу гордиться им?
— Я ненавижу все, — бормотал Маггио. — Все ненавижу… Все, все…
— А я вот не играл бы на трубе, если бы не гордился тем, как играю, — сказал Прю. — Я любил играть на трубе, понимаешь? Если я снова начну играть, то так, как раньше, у меня не получится. Мне никогда не придется больше играть.
— О, — сказал Томми с улыбкой. — Трубач! Среди нас, оказывается, есть музыкант, Хэл.
— Нет, — сказал Прю. — Всего-навсего горнист. Но и горнистом мне быть не придется. А ты никогда не напишешь ничего настоящего. Ты только болтаешь об этом.
Прю поднялся на ноги, чувствуя, как вино ударило ему в голову и ноги. Ему хотелось сделать так, чтобы время приостановилось и чтобы завтра в шесть часов не было никакой побудки, хотелось что-нибудь схватить и разбить вдребезги.
— Послушай-ка, — обратился он к Томми. — Вот ты — гомосексуалист. Как ты стал им? Что тебя заставило?
— Я всегда был таким, — ответил Томми, пристально глядя на Прю. — У меня это врожденное.
— Чепуха! — сказал Прю. — Никто таким не рождается.
— Ну и что, ты ненавидишь меня?
— Нет, — ответил Прю презрительно. — Почему же я должен ненавидеть тебя?
— Ты презираешь меня, да? Считаешь меня жалким ничтожеством?
— Нет. Ты сам считаешь, что ты презренное ничтожество. По-моему, ты сам думаешь так, а но я. По-моему, тебе нравится делать все то, что ты считаешь дурным, и, чем дурнее, тем для тебя лучше, тем больше тебе хочется это делать.
— Я знаю, что я дурной… дурной, — пробормотал Томми.
— Замолчи, — резко одернул его Хэл.
Прю повернулся к Хэлу:
— Если нам нравится это грязное дело, друзья, то почему вы не обделываете его друг с другом? Если вы считаете, что такое занятие равноценно настоящей любви, то почему же вы допускаете, чтобы ваши чувства оскорбляли? Ведь каждый, с кем вы имеете дело, оскорбляет ваши чувства. Почему вы всегда тащите к себе тех, кто не разделяет ваших взглядов? Потому что если вы будете делать это друг с другом, то не почувствуете, насколько это дурно. Вот почему вы ищете других.