И только слабый кисловатый запах дыма чувствовался в комнате. Но это было совсем недолго, пока я не заснул.

Охотник и рыболов

На открытие магазина «Веселый рыболов» собрался чуть не весь город. И неудивительно. Ни один магазин не имел такой великолепной витрины.

За толстым стеклом на искусственном пеньке сидел румяный рыболов. У рыболова были жесткие черные усы из капроновых волос и длинное бамбуковое удилище, которое он сжимал в розовых блестящих кулаках. Даже воду устроили на витрине — положили у самого края кусок стекла. Из стёкла торчала половина поплавка, а от нее шла леска к удилищу.

Когда на улице темнело, директор магазина просовывал руку за спину рыболову и поворачивал потайной выключатель. Около рыболова вспыхивал костерок — маленькая электрическая лампочка под березовыми поленьями. Витрина светилась таинственным красным светом, и прохожие часто останавливались полюбоваться на рыболова. Особенно дети.

Даже директор магазина иногда потихоньку выходил на улицу, чтобы посмотреть на заманчивую витрину и послушать, что о ней говорят.

«Наша витрина, — внушал он потом продавцам, — имеет большое культурное значение». И наказывал им почаще стирать пыль с рыболова.

Между собой продавцы называли рыболова Пантелеем и по утрам здоровались с ним. Директор, когда его никто не видел, тоже подходил к стеклу и заглядывал под клетчатую кепку: «Ну, здорово, брат Пантелей!»

Пантелею все это нравилось ужасно. Он топорщил свои блестящие усы и так натурально растопыривал локти, что казалось — вот-вот выудит рыбу. Люди останавливались, удивлялись: «Это же надо, как живой!»

А по ночам Пантелей сидел у выключенного костра в скучной темной витрине. Он смотрел на бледные пятна уличных фонарей в стеклянной речке, и ему чудилось, что там, под стеклом, ходит длинная злая щука.

Рыболовы, которые толпились в магазине днем, мешали Пантелею думать про щуку. Они покупали острые крючки, прозрачные лески, шумели и рассказывали друг другу всякие небылицы.

Однажды за стеклом около Пантелея остановились двое. Разговор шел о рыбалке.

— И сидел я, милый мой, всю ночь, а около — костер. Вот как у этого деревянного. — Он ткнул пальцем в сторону Пантелея. — И веришь ли, замучился рыбу таскать, такой клев был.

— Ну?

— Вот и ну. А как погас костер, тут и рыбалке конец.

От этих слов Пантелей разволновался. Теперь он целыми днями мечтал о том, что однажды его костер останется гореть на всю ночь, а утром рядом с ним будет лежать рыбина со страшной пастью. И тогда все увидят, что его не зря назвали человеческим именем Пантелей и что он рыбак не хуже тех, которые покупают у них в магазине крючки и плетут небылицы.

Так и тянулась сидячая жизнь Пантелея, пока не закрылся магазин на ремонт. Правда, сам Пантелей, как всегда, думал о щуке и никаких перемен сперва не заметил, а когда заметил, то оказалось, что в витрине он не один. У новичка были сапоги до самого пиджака и ружье в выставленных руках.

— Ну вот, Пантелей, — сказал директор, будет тебе, Пантелей, компания.

Под самым потолком витрины подвесили птичьи чучела, и Пантелеев сосед делал вид, что целится.

Ночью в неуютной темноте они познакомились и Пантелей рассказал соседу про хитрую щуку в стеклянной речке.

Охотник поскрипел новеньким патронташем.

— Ерунда, ба-бах, глупости, — сказал он сердито, — тут, кроме тараканов, ничего не водится.

— Как же не водится, как же? Ты вот целишься, — значит, дичь видишь.

— Я, ба-бах, не целюсь. Я притворяюсь. Магазин теперь называется «Охота — рыболовство», вот я охотой притворяюсь, а ты, ба-бах, рыболовством.

— Я щуку ловлю, — обиделся Пантелей, — мне притворяться ни к чему. Мне надо, чтобы костер горел.

— У тебя костры, щуки всякие, а мне, ба-бах, что делать? В потолок палить? Так он же на тебя, ба-бах, и обвалится, картонная твоя голова.

Теперь по ночам приставучий Охотник мешал Пантелею думать приятные рыболовные мысли.

«Эй, Пантелей, — дразнился он, — ну и где твой, ба-бах, клев? Рыба твоя где?»

Пантелей молчал. Он смотрел на поплавок и старался думать про щуку.

— Уж больно ты стараешься, — сказал ему как-то раз Охотник, — вон как перекосился.

— Не перекосился, а нагнулся. Потому что надо.

— Врешь, ба-бах, это только люди нагибаются-разгибаются. А тебя от старости скрючило. Рассохся весь.

— «От старости», «от старости»… Говорю, нагнулся, — значит, нагнулся, а ни от какой ни от старости.

Пантелей хотел обидеться, но раздумал. «Ну чего на такого обижаться — целится, а сам даже глаз не прижмурил. Охотничек». Он-то по-прежнему ночи напролет высматривал щуку в запылившейся своей речке. Щука шевелила толстым хвостом в неподвижной стеклянной глубине и не желала вылавливаться. Пантелей смотрел на потушенный костер и злился.

Но как-то вечером, когда пришло время выключать костер, продавец, который всегда делал это, не смог дотянуться до выключателя. Твердая спина покосившегося Пантелея не давала просунуть руку. Продавец совал руку и снизу, и сверху, и толкал Пантелея по-всякому — до выключателя было не добраться. Он рассердился:

— Ах ты чучело шершавое! — изо всех сил толкнул Пантелея. У того внутри что-то хрустнуло, и он покосился ещё больше. Продавец испугался и оставил Пантелея в покое.

— Смотри ты, — сказал Охотник, когда во всем магазине остались только они двое. — Нет, ты смотри — горит ведь, а?

Пантелей молчал. Он смотрел на отражение костра в стекле, на поплавок. Из темной прохладной глубины медленно подымалась невидимая осторожная щука.

Настырный Охотник не дождался ответа и опять начал зудеть у Пантелея над головой:

— Ну сиди, сиди. Будет тебе утром клев. Вот, ба-бах, прибьют тебя к пеньку гвоздем — будешь знать, как выключатели загораживать. Или вообще уберут. Куда нам, скажут, этот, ба-бах, скособоченный.

И вдруг — дзынь! — разбежалась мелкими трещинами стеклянная вода. Пантелей разогнулся и вскочил с пенька. Хрясь — треснуло у него в руках удилище. Охотник испугался и замолчал. Пантелей бросил обломки, заглянул в лопнувшее стекло и сказал басом:

— Ушла, окаянная!

Охотник побоялся ещё немного и решился подать голос:

— Ничего, Пантелеюшка, вернется… — Голос у него окреп. — Нам, ба-бах, шевелиться не положено.

— «Вернется», «вернется»… — Пантелей возился в темноте, щелкал задвижками. — Что она, глупая, на одном месте два раза клевать? Нет, ты как хочешь, а я пошел. Я теперь все рыбные места наизусть знаю, никуда она от меня не денется.

Щелкнула последняя задвижка. Пантелей толкнул тяжелую раму раз, другой… Огромное стекло качнулось и сдвинулось.

Он шагнул на тротуар и сначала неловко, а потом все уверенней зашагал прочь. Охотник глядел ему вслед вдоль пустой улицы, слушал, как стукаются от ночного ветра деревянные птицы над головой, и думал, что для витрины Пантелей определенно не годится.

Дыра в заборе

Если бы родители хоть раз увидели слаломные ботинки так, как видел их Виктор Барабанов!

Ботинки парили над снежным склоном, их застежки сверкали обольстительно, и не было у Барабанова слов, чтобы рассказать об этом.

«Не канючь, — говорили ему родители. — Сказано, через год, — значит, через год. У младшего ещё и велосипеда нет».

Барабанов страдал и экономил. Три недели он не обедал в школьном буфете и не ходил в кино, три недели совал деньги в облезлого резинового петуха со свистулькой. Наконец терпение Барабанова лопнуло, он растянул щель в боку у петуха, вытряс деньги и пересчитал наличность. Ботинки были недосягаемы, Витька лег на диван и стал соображать.

— Бармалея, что ли, соседям продать? — думал он вслух.