В три часа сотни орудий и два полка полевой реактивной артиллерии Воронежского фронта начали контрподготовку. Море огня и раскаленного металла обрушилось на головы изготовившихся к наступлению немецких солдат и офицеров. Рушились мосты, НП, рвалась связь, превращалась в груды искореженного железа выведенная на исходные рубежи техника. Над позициями немцев встала стена земли и дыма. Ее раздвигали полотнища огня — рвались склады боеприпасов. Немецкая артиллерия начала было отвечать, но тут же смолкла. Предрассветную мглу освещали пожары, ракеты, прожектора. Немцы переполошились, усиленно освещали местность, полагая, видимо, что русские упредили их в наступлении. В три часа десять минут снова позвонил Сталин:

— Ну как? Начали?

— Начали.

— Как ведет себя противник?

Василевский доложил. После некоторого молчания и потрескивания в трубке прозвучал ответ!

— Что ж, все идет как нужно.

Взятый в середине дня пленный офицер рассказывал:

«Эти тридцать минут были настоящим кошмаром. Мы не понимали, что случилось. Обезумевшие от страха офицеры спрашивали друг друга: «Кто же собирается наступать — мы или русские?»

В три часа тридцать минут наступила тишина, В перелесках и садах стали подавать голоса распуганные птицы. Начиналось обычное утро, отравленное гарью сгоревшей взрывчатки, вывороченной земли и ожиданием. Ожиданием мучительным и тревожным. «Что, если эшелоны снарядов выпущены впустую, немцы наступать не собирались и отдыхали в укрытиях?..»

Думали и ждали все, кто был на этой земле. Молчание длилось больше двух часов. Артподготовка немцев началась в шесть часов утра. Одновременно в воздухе появилась их авиация группами по пятьдесят — сто самолетов. (На севере, в направлении Понырей, немцы начали наступление на полтора часа раньше.)

Кто-то из офицеров ворвался в штаб и, нарушая всякую субординацию, радостно закричал:

— Ура! Ожидание кончилось!

Глава 8

Как всегда по утрам, была роса; как всегда, начала побудку кукушка в вербах; радуясь новому дню и подрагивая раздвоенным хвостом, на подвесные армейские провода уселся и запел стриж; пролетела нелюдимая ворона и уронила над двором свое «кар-карр»; в соседней роще неистово галдели грачи, ублажая ненасытное потомство. Как всегда, из-за дальнего косогора медленно выкатилось красное солнце и тут же спряталось за багрово-черной вздыбленной землей. За ее толщей оно казалось неправдоподобно тусклым, рыжим и безжизненным.

Может, утро и продолжалось, как прежде, но из людей никто этого больше не замечал.

Стекла в избе, которую занимал штаб полка Казанцева, вылетели при первых же залпах, потом с треском выдрало и сами рамы. Антоновка в саду с дробным стуком посыпалась на землю, крыша осела и увлекла за собою печную трубу.

Разодранный в клочья воздух тугими волнами кидался из стороны в сторону и не находил себе места. Над двором разноголосо пели свои и немецкие снаряды. Они неслись в несколько этажей и с различной скоростью, и пение их было настолько густым и плотным, что приходилось дивиться, как они не сталкиваются там. Но снаряды, видимо, строго подчинялись закону вероятности: каждый летел по своему адресу.

Батальон Карпенко к утру сменился, отошел на вторую позицию полка. Там, где они были несколько часов назад, к небу поднялась багрово-черная стена, будто взбунтовалась и вздыбилась вся толща земли и плотиной перегородила весь небосклон.

В клубы дыма и пыли ныряли десятки самолетов. Взрывами их подбрасывало вверх как мячики. Ярусом выше чертовым колесом вертелась в мертвой схватке карусель воздушного боя. Все это со стороны походило на забавную игру.

Батальону Карпенко доставалось меньше, и солдаты с раскрытыми ртами смотрели на эту картину. Разговаривать было невозможно. Голоса тонули в торжествующем скрежете и вое железа, слитном реве авиационных моторов.

Тишина наступила внезапно. Земляная плотина постепенно опадала над степью, по которой безжалостно прошелся плуг войны, и валом пополз низкий гул, раздались характерные резкие удары пушек. В атаку шли бронированные машины буквой «Т». С воздуха атаку танков поддерживала авиация, с земли — артиллерия. Все зримое пространство перед окопами курилось короткими хвостами пыли, обозначая каждую машину. Эти хвосты сплетались в общую гриву, которая укрывала всю юго-западную часть земли и неба. А из балок выходили все новые и новые немецкие танки, и казалось, этому движению не будет конца и края. Никогда тем, кто сидел сейчас в окопах, не доводилось еще видеть такого количества железных чудовищ.

Над полем будто струна лопнула, и время остановилось.

Артиллерия поставила подвижной заградительный огонь. Из окопов батальона Карпенко хорошо видели батареи. Видели, как дергаются стволы пушек и снуют по орудийным дворикам люди. «Тигры» вначале приостановились, принюхиваясь длинными хоботами, как гончие к следу, и, оттесняя огонь и обтекая его рубежи, продолжали двигаться к окопам.

В дело вступила полковая и дивизионная артиллерия. Новые облака дыма и пыли затягивали пространство. В этом невообразимом чаду безмолвно возникали и расплывались мутно-желтые очаги огня, рвались пачки реактивных снарядов, горели легкие и средние танки немцев. «Тигры» же, как заговоренные, продолжали двигаться вперед. Вот они скрылись в противотанковом рву, выбрались из него. Рев моторов и гром выстрелов пушек толкались в плотный рыжий свод неба, удвоенные, возвращались на землю. Над окопами и батареями завис холодок ужаса и неотвратимости.

— Что ж они, проклятые!

— «Мессер», «мессер» падает!

— Протри буркалы!

Оставляя за собою плотную спираль дыма, на землю камнем падал «як». Его обгоняли обломки двух «юнкерсов «.

— Ах ты! — Грохот смыл крутую соль солдатского благословения.

Небо — все в оспинах разрывов зенитных снарядов. Среди них ныряли желтобрюхие стальные птицы. Через позиции батальона пошли раненые.

— Там все контуженые. Все кричат, и никто ничего не слышит! — показывали они в сторону, откуда шли.

— Комбат как пробка! Растопыренными руками командует!

— Неходячие раненые есть? Вывести бы их!

— Не полохайтесь! Горят, як проклятые и от снаряда, и от бронебойки, и от взгляда лютого!

— Не верьте! Его присыпало! Ничего не видел!

Раненые оставляли после себя тревогу и неясность. Привели пленного. Черные космы на голове забиты землей. Чертит пальцем в воздухе круги, твердит как заведенный: «Ауфшлессен! Ауфшлессен!..»

— Обалдел! — Карпенко поправил ремешок каски на подбородке, тут же забыл про немца.

Дым и пыль разъедали глаза. Первые траншеи совсем из виду пропали. Как в тумане, двигались танки, мелькали люди. Туман пузырился тысячами пульсирующих огней, которые окрашивали в красное озера этого тумана и отдельные очаги пожаров. Воздух раздирали тысячи пудов раскаленного металла. Солнце поднялись уже высоко и проглядывало сквозь дым и пыль, как при затмении. От взрывов бомб, снарядов, раскаленных стволов пушек, автоматов, пулеметов, жара моторов, дыхания тысяч людей и потных тел их воздух становился все более густым и жгучим.

За полдень все перемешалось, потеряло свои привычные понятия. Немцы считали, что они наступают и продвигаются, нашим казалось, что они дерутся и стоят на месте. Дрались за метры, воронки, блиндажи.

Там, наверху, наверное, казалось, что бой сохраняет свои закономерности: атака — продвижение или отход, и снова повторение всего сначала. Для тех, кто дрался, это было сплошным нескончаемым кошмаром и безумием. От горящих танков загорались и горели, потрескивая, рожь, пшеница, бурьян. На точку, которую на карте можно было прикрыть пальцем, налетали сотни самолетов, обрушивался ливень снарядов. После такой обработки, полагая, что на дне этого огненного кратера никого и ничего нет в живых, немцы снова начинали движение вперед. Но кратер оживал. Оглохшие и полуослепшие люди откапывали своих товарищей, поднимали оружие и били по осатаневшим и озверевшим гитлеровцам.