Обильно смазать узкое место, чтобы беспрепятственно проскользнуть? На Теллусе я бы так и сделал; но здесь – кто знает, какие тут в этом отношении порядки? Брать, конечно, берут, как и везде, хоть один такой да найдется; однако смазки явно не хватит. Рулями с Теллуса здесь не отмажешься – да и тех осталось не очень много, а кроме них, у меня есть только чек. Сумма в него вписана достаточно солидная, но отдать его – значит остаться совсем без гроша: как‑то не принято просить сдачи, давая взятку. Да и попросив – не получишь. Остаться же совсем без ничего значит сразу усложнить ситуацию процентов на триста, а то и на все пятьсот. Опять‑таки, будь это на Теллусе…

Но до него очень далеко. И надо решать быстро, иначе еще через несколько минут ты останешься тут один – и своей медлительностью привлечешь к себе совершенно излишнее внимание.

Постой. А зомбированый эмпи, самозваный проводник по лабиринту? Пограничники, как правило, считают полицию, включая и военную, своими людьми, и проверяют обычно спустя рукава. Так что если у него даже обнаружится пара лишних стволов, большого шума никто тут поднимать не станет.

Назвался проводником – вот пусть и проводит! Конечно, потом возникнет еще одна задача: вернуть оружие самому себе. Однако я полагал, что в споре с зомби всегда выйду победителем.

Где же он? Наверняка где‑то рядом: в его задачу не входит бросать меня на произвол судьбы. Я оглядел зал, постепенно пустеющий. Унтера не было видно.

Затаился где‑нибудь, сукин сын, и следит за мной. Ничего удивительного: ему‑то здесь ведом каждый закоулок. А у меня просто не было времени детально разобраться с такими вещами, как, например, план терминала. У меня его, кстати, и не было: улетать пришлось, мягко говоря, второпях.

Но унтер где‑то здесь; я прекрасно ощущаю его присутствие.

Я снова просканировал окружающее пространство, но на сей раз третьим, всевидящим глазом. И без труда обнаружил парня. Но, к сожалению, там, куда сейчас никак не мог добраться.

МП‑унтер успел уже пройти контроль, выйти из зала и теперь находился рядом со стойкой – но увы, с другой, внешней стороны.

Я попытался вызвать его, послав ему соответственную команду. Будь он нормальным человеком – команда подействовала бы, но он был зомбирован и настроен на команды только своего хозяина, я же мог воздействовать на него, лишь стоя рядом с ним. Ничего не получилось.

А время шло. Надо было что‑то делать. На меня уже поглядывали от стоек; смотрели с подозрением. Пограничники, такой народ.

Мне, в общем, выбирать было не из чего. Заплатить – значит, попасть в сложные обстоятельства. Не заплатить равносильно немедленному провалу. Так что куда ни кинь – всюду клин.

Я вытащил из дальнего кармана аккуратно сложенный чек. Из другого, поближе, – воинскую иденткарту. Раскрыв чек, скользнул взглядом по проставленной в нем сумме, очень привлекательной сумме. Словно попрощался с нею. Но расставаться с деньгами было не впервой. Ничего, останемся живы – заработаем еще… Снова сложил чек, зажал его в пальцах вместе с иденткартой. Правила общения между мирами Федерации оставались почти точно такими же, какими были и сто, и двести лет назад: как я уже говорил, общество, невзирая на то, что расползлось по десяткам миров, последние века делало площадку, сохраняя нравы и обычаи – видимо, потому, что они наилучшим образом согласовывали интересы всех слоев, от правителей до бомжей. Держа все наготове, подхватил сумку и неторопливо направился – в числе последних – к пограничным стойкам с турникетами.

Стоек было четыре, и сейчас главным и решающим было – не ошибиться в выборе. Я начал справа, пытаясь забраться поглубже в психику сидевшего в будке пограничника. Установив канал связи, легко послал ненавязчивую мысль: хорошо, если бы кто‑нибудь сейчас предложил сотню‑другую… По легкой отдаче почувствовал, как мысль вошла в сознание адресата. И тут же сгорела. Мгновенно. Он даже не попробовал повертеть ее в голове: уничтожил сразу. Хорошо для пограничной службы Топси. А для меня – плохо.

Со вторым получилось лучше, но незначительно. Мысль осталась живой, но он упрятал ее так далеко, что стало понятно: чтобы подвигнуть его на такое действие, как пропуск через границу человека, у которого что‑то не в порядке, с ним пришлось бы долго работать. Он просто‑напросто боялся, хотя было совершенно ясно, что, к примеру, найди он такую сумму на улице – не побежал бы в стол находок и не стал бы расклеивать объявления. Трусоват и потому нерешителен. Не годится.

Третий – совсем плохо. Мысль ему понравилась, и он немедленно начал развивать ее дальше. Возникла картинка: ему предлагают взятку – и он немедленно хватает виновного за руку и поднимает большой шум. Честолюбив, не испытывает большой нужды в средствах, но очень недоволен продвижением по службе и сделает что угодно, чтобы отличиться. Затевать операцию с ним – хуже, чем войти безоружным в клетку с голодным тигром и начать дразнить его. Отпадает совершенно.

Плохо, плохо. Если и четвертый окажется идеалистом, трусом или карьеристом – положение станет действительно пиковым.

Я даже не успел составить мнения по поводу четвертого. Потому, видимо, что народу по эту сторону барьера оставалось совсем мало, он просто‑напросто закрыл свою форточку, вышел из будки, запер ее и направился к буфету, что находился по эту сторону границы, затесавшись между магазинчиками «такс фри». Проголодался, наверное.

Буфет «такс фри» – не самое дешевое место. Тем более что близ терминала по ту сторону границы – в этом я был более чем уверен – имеется достаточно забегаловок самого разного уровня. Вывод: человек, пользующийся таким буфетом, не очень стеснен в средствах. Это и хорошо, и плохо. Плохо – потому, что он может и не пойти на правонарушение ради некоторой суммы, тут важно, однако, знать – где та цифра, ради которой он рискнет. Хорошая же сторона дела заключается в том, что откуда‑то же он берет деньги, чтобы заказать… что именно? Ага. Чтобы заказать не что‑нибудь, а крабовый салат, тибоунстейк и бутылку красного вина – название было мне незнакомо, вероятно, оно было из местных сортов. Не слабо. Его заказ не остался для меня секретом потому, что я уже стоял у него за спиной, ожидая своей очереди. Он заплатил семнадцать топсийских уников с мелочью. Непохоже было, что у него они – последние. Я мысленно перевел уники в галлары; н‑да‑с. Этот немолодой уже мужик должен был зарабатывать очень неплохо. Оклад пограничника, пусть даже и в звании субкапитана и с большой, судя по шевронам на плечe, выслугой вряд ли мог обеспечить ему такой уровень существования. С другой же стороны – если государственный служащий не скрывает, что живет не только на оклад, его доходы должны быть в полном смысле слова безгрешными. Или же…

Вот именно: или же. Я вспомнил характеристику Топси как мира, в котором законность соблюдается меньше, чем на любой другой обитаемой планете. Может быть, здесь и не принято скрывать своих побочных доходов? Может быть, ими даже гордятся?

Субкапитан заплатил и отошел к столику, куда ему должны были принести все заказанное. Столик он выбрал ближайший к буфетному прилавку. Наверное, не случайно.

Дама за стойкой уже нетерпеливо постукивала ногтями по лакированной доске. Я поспешил изобразить смущенно‑нерешительную улыбку.

– Скажите, пожалуйста, вы принимаете земные рули? Она презрительно изогнула губы:

– Кроме уников – только галлары. Написано же! И ткнула пальцем вверх. Над ее головой и в самом деле висела табличка: «Расчет только в униках и галларах», и я, конечно, успел прочитать надпись. Но нужно же было как‑то завязать разговор.

– Ах да, простите, не обратил внимания. Ладно, пусть будут галлары. Вот только у меня не кэш, а трэвел‑чек…

Я вытащил чек и положил на прилавок. Она посмотрела. И проговорила – уже совсем другим тоном, даже с нотками извинения, при этом из ее речи почти исчезла легкая шепелявость телецкого диалекта (так он назван, поскольку Топси на земном небе располагается в созвездии Тельца):