Вот почему Топси – веселая планета: единственная промышленность, по‑настоящему развитая там, – производство развлечений. Но богатеет мир и не от ее доходов, хотя и они заметны в государственной казне. И не от туризма, хотя приезжает по вневремянке и прилетает на кораблях туда, пусть ненадолго, куча народа из других, даже отдаленных миров и оставляет там не так уж мало денег. Нет, главный доход – не это. А…

Космические полеты в наши дни отнимают немного времени: сопространственные прыжки сделали пространство фикцией – если только вдруг не откажет техника. Нам она не отказала, и уже на четвертое утро (во всяком случае, часы показывали так) наше корыто аккуратно сомкнулось с платформой Топси, что болталась на постоянной орбите, пассажиры прошли все осмотры и досмотры и погрузились на челнок, который доставил нас на поверхность планеты.

Говоря «мы», никак не имею в виду того корнета, с которым у меня вышло небольшое приключение: он сошел, как и собирался, на Симоне, и я проводил его очень по‑дружески и даже разорился на угощение за мой счет – не очень, правда, шикарное. Корнет с благодарностью выпил, опять болтал какую‑то чепуху, а в белесых, туповатых глазках его все стояло непреходящее изумление – и кажется, он сам не понимал, от чего. Видно было, что он пытается что‑то вспомнить, и это ему никак не удается. Ничего странного: я над ним поработал достаточно серьезно.

Его место занял другой парень, тоже, конечно, служивый. Этот унтерюга принадлежал к военной полиции Топа, чем страшно гордился – судя по тому, как задирал нос: ноздри глядели прямо вверх, как раструбы зенитной дистант‑спарки. На меня ему, похоже, было наплевать; однако, не доверяя внешности, я слегка покопался в его начинке, после чего почувствовал себя немало озадаченным. Этот унтер тоже нес в себе поручение, касавшееся меня, и мне показалось весьма интересным, что оно было словно скопировано с того, что я прочитал в памяти давешнего корнета. Содержание совпадало; естественным было бы, если бы еще и почерк был тем же самым: я всегда чувствую авторскую руку, потому что каждый из нас проводит даже самые простые операции по‑своему; мы узнаем друг друга, как некогда радиста узнавали по манере работать на ключе – хотя азбука оставалась одной и той же. Две птички из одного гнездышка, подумал я вначале – и вот ошибся. А это могло означать лишь, что в своих умозаключениях я что‑то напутал.

Во‑первых, я, видимо, ошибся, определяя объем задачи. Когда я увидел унтера, то решил, что корнету не поручалось убрать меня, но лишь пасти – и прибрать к рукам ту самую кристеллу, вместо которой я состряпал ему некий документ. Сойдя на Симоне, он должен был, по моей гипотезе, доложить о результатах по команде. Но что он мог сообщить? Что я убит. Но в таком случае не было никакого смысла подсылать ко мне еще кого‑то. Разве что – с веночком на похороны. Нет, сменивший его в моей каюте унтер явно пил из другого источника, то есть еще кому‑то, кроме Иваноса, хотелось следить за мной и, вероятно, пытаться завладеть кристеллой, которая то ли была у меня, то ли ее больше не было.

Но из этого следовал и второй вывод: Король пентаклей, на которого я грешил, к этой операции отношения скорее всего не имел. Как я буду вести себя в дороге, вряд ли представляло для него такой интерес, чтобы он пошел на немалый расход: нанять филера даже для действий в пределах одного мира стоит дорого, что уж тут говорить о галактических масштабах. Конечно, совершенно отрицать такую возможность нельзя, но следует просчитать и другие варианты. Всегда приятно знать, кто же ловит тебя в перекрестие прицела.

А это означало, что надо будет, используя оставшееся до Топси время, допросить моего нового попутчика со всем возможным пристрастием.

Так я и сделал, воспользовавшись той же ситуацией, какая уже возникла у меня с корнетом с Симоны. Только на сей раз я не ждал, когда сосед начнет предпринимать какие‑то действия (если вообще начнет), но, как только мы покинули Простор, начал работать сам.

Усыпить его было непросто: клиент оказался очень невосприимчивым к воздействию на его психику и тонкие тела, которых к тому же обнаружился дефицит. Когда я в этом убедился, все остальное стало для меня ясным. И то, что в его двойном дне ничего не оказалось, кроме простенькой задачи – той самой, которую я прочитал, еще даже не успев как следует разглядеть его. Да и самого этого дна тоже не было. Парень как парень – решил я, – нормально отработанный зомби, в котором, к сожалению, начисто стерто – кто его послал: задание, как я уже говорил, детское – пасти меня на Toпe заботливо, как любимую корову бабушки; но такое мог поручить кто угодно – от самых крутых, пока еще не вполне известных мне врагов до лучших друзей, заботящихся о моей сохранности; впрочем, вернее всего то не были ни те, ни другие, а кто‑то третий. Решив так, я ограничился лишь одной попыткой выжать из него информацию:

– Кто послал тебя?

Ответил он не очень вразумительно:

– Их нет… Никого нет. И после паузы:

– Это лабиринт. Лабиринт. Я – твой проводник. Приведу тебя, куда нужно.

– Кому нужно?

– Кому нужно, тот знает.

И более ни слова. Только храп. Безнадежно.

После такой неудачи я залег в компенсатор и перестал думать об унтере до самой Топси. Если его кто‑то встретит – увижу и попытаюсь разобраться. Если нет, то уж как‑нибудь от него отвяжусь.

Но и когда мы наконец долетели, мне не очень‑то хотелось следить за тем, как он готовится к высадке, наводя пожарный блеск на свои бутсы, бляху и нагрудник. Время от времени он поглядывал на меня и нерешительно улыбался, что вообще‑то не свойственно зомбированным. Я знал, что он никуда не денется. Постарается не потеряться. А пока мне куда интереснее было – разглядывать на обзорном экране приближающуюся поверхность планеты, на которой мне никогда раньше не приходилось бывать. И на которой я не без основания рассчитывал найти если не сам ключ к записям (а они, как я был подсознательно уверен, в свою очередь, помогли бы найти пресловутые семена уракары), то, во всяком случае, направление, в котором следовало его искать, чтобы затратить на решение задачи как можно меньше времени. Интуиция почему‑то подсказывала, что время во всей этой истории было решающим фактором и самым дефицитным слагаемым успеха.

Из справочника известно, что Топси диаметром и поверхностью несколько уступает Теллусу, но по массе почти равна ему. Вторая планета в плоской системе Ульдемира. Атмосфера пригодна для дыхания, хотя кислорода в ней на три процента больше, чем у нас, а углекислого газа – меньше. Климат теплый и сухой, открытой воды вдвое больше земного, на единственном материке есть большие реки, хотя их немного. В океане – множество островов, группирующихся в архипелаги. Растительность приближается к субтропической, впрочем, чуть ли не все виды, завезенные с Теллуса, не прижились. Спор о том, можно ли ввозить земную живность, ведется до сих пор. Я имею в виду живность для заселения тех ниш, которые до освоения планеты пустовали; для прокормления небольшая часть поверхности обрабатывается, существуют и стада – дойное и мясное; поголовье строго ограничивается местными законами – чтобы скот не съел планету. Вероятно, по этой же причине ограничена и иммиграция, хотя туризм, как уже говорилось, поощряется. Из многих людей, с кем мне приходилось пересекаться в жизни, лишь один, насколько помню, лет пятнадцать тому назад эмигрировал на Топси и вроде бы прижился. Еще трое пыталось – но просьбы их были отклонены без указания причин. Просто «из‑за отсутствия возможности обеспечить необходимые рабочие места и должный уровень жизни» – стандартная отговорка, не более.

Помню, в детстве меня страшно интересовало: как это люди ухитряются находить планеты, столь похожие, в общем, на Землю и пригодные для жизни? Меня смущало то, что в нашей системе такая была и есть только одна. В свое время, говорят, один простак сильно удивлялся тому – каким образом люди узнали названия звезд? Ему не пришло в голову, что не узнали, а сами придумали. Я же потом, повзрослев, понял все‑таки: находят – потому что ищут, и на каждую пригодную приходятся десятки, а то и сотни совершенно безжизненных планет. Но во Вселенной всего сотворено много, надо лишь искать. Для теллуриан это стало возможным после изобретения ВВ‑связи и транспорта; а уже и вовсе недавно, когда разобрались наконец не только в принципах, но и в математике творения, можно стало даже прогнозировать местонахождение (приблизительное, конечно) искомых объектов. Так что теперь я ничему уже больше не удивлялся – если говорить о вопросах заселения планет, разумеется. В других областях многое меня и по сей день удивляет – и, наверное, еще долго (я надеюсь) будет удивлять. Кто‑то сказал: жизнь есть движение. От себя добавлю: жизнь есть удивление. Когда ничто более тебя не удивляет – и, значит, не интересует, не волнует, – вызывай гробовщика и проси снять с тебя мерку.