— Ты, кажется, новичок в гарнизоне, поручик? — спросил мой сосед. — Иначе я бы тебя знал.

— Новичок, — признался я и уточнил: — Политработник у надпоручика Буреша.

— Индра — хороший командир, но материальным обеспечением никогда всерьез не занимался. Это может обернуться против него, — заметил подполковник. — Тебе следовало бы сделать так, чтобы он не плевал на это дело. Кстати; политработники тоже должны заботиться о материальном обеспечении личного состава. Или, может быть, это уже отменено? Да, извини, я тебе еще не представился. Кадлик. Три месяца назад тоже был офицером. Теперь — в запасе.

— Я вас знаю, товарищ подполковник. Прибыв в часть, я дважды присутствовал на собраниях, где вы выступали.

Я, безусловно, его обрадовал, назвав подполковником. Заботливым голосом он произнес:

— Ешь, а то остынет.

Я без особого аппетита принялся за суп.

— А почему ты ешь без хлеба? — внезапно спросил он. — Настоящий солдат всегда ест суп с хлебом.

Я хотел было ответить, что не увлекаюсь хлебом, но потом решил промолчать. Чтобы его не расстраивать, я протянул руку и взял из плетеной тарелочки кусок хлеба.

— Военные сейчас стали очень щепетильными, не едят хлеб, картофель и некоторые другие продукты. Представь себе, что когда-нибудь они откажутся и от шницелей.

— Мне шницели очень нравятся, — сказал я, пытаясь порадовать его.

Официант спросил, что я еще буду заказывать. Я попросил сегединский гуляш. Он ответил, что остался только особый. Я согласился.

— Это блюдо — чистый грабеж, — сказал Кадлик, не обращая внимания на то, что официант слышит его. — Оно такое же, как и обычный гуляш, но на три кроны дороже. А кстати, почему ты обедаешь здесь, а не у себя в столовой? — спросил он, пристально взглянув на меня.

Своим вопросом Кадлик заставил меня смутиться.

— Сегодня я находился вне гарнизона и снял свой заказ на обед. Мне оказалось не по пути, — промямлил я.

— Ты что, не заслужил еще авторитета, чтобы тебе оставили обед? — пытался он окончательно загнать меня в угол.

— Я не пробовал, товарищ подполковник, — отговаривался я.

— По дороге сюда ты напрасно потратил полчаса.

— Мне все равно нужно было кое-что решить в городе, — ответил я, придя к заключению, что ложь требует, несомненно, много усилий.

Официант принес особый сегединский гуляш и тем самым помог мне избавиться от тяжкого разговора.

— Дать такой обед солдатам — вот было бы разговоров! — Забота о солдатах беспокоила его даже в запасе.

— Вы здесь обедаете каждый день? — упорно шел я к своей цели.

— Каждый день, — ответил он. — Но скоро уже не буду.

— Вы собираетесь умереть? — спросил я. Попытавшись сострить, я почувствовал, что это прозвучало не совсем удачно.

Но он, видимо, не считал так.

— Что-то вроде этого, — заметил Кадлик. — Думаю жениться.

— Ради питания? — спросил я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал по возможности невинно.

Подполковнику это надоело.

— Слушай, политрук! Передай Ванечеку, если его интересуют подробности того, что мы решили с Марушкой и как мы все это себе представляем, то он может зайти ко мне в любое время. Узнать мой адрес для него труда не составит. Я с удовольствием с ним побеседую. А посылать вместо себя кого-то другого — это неправильно.

— Но я… — Мне ничего не могло прийти в голову, чтобы оправдать свой поступок.

— Ты не виноват. Ты только начинаешь работать и хотел сделать добро. Мне всегда нравились политруки, которые старались помочь другим. И в личных делах. Но все имеет свои границы, и если ты их перейдешь, то вместо помощи другому влезешь туда, где тебе нечего делать.

— Но как определить эту границу? — Я понял, что говорю с мудрым человеком.

— Это нелегко, но ты к этому придешь. Правда, предварительно раз-другой разобьешь себе лоб.

— А как это вы сразу догадались, зачем я пришел? — попробовал я узнать.

— Я тебя подозревал, как только ты появился. Объяснение, почему ты пришел сюда на обед, выдало тебя с головой. Дружище, да ты же совсем не умеешь лгать. И это хорошо. Политрук, умеющий лгать, не стоит и понюшки табаку.

Подняв руку, я хотел подозвать официанта. Но подполковник заказал еще два пива. Потом он меня как бы мимоходом стал расспрашивать, как готовят у нас в столовой, что говорят о пище солдаты, все ли было в порядке с зимней формой одежды и о многом другом. Но и он не умел лгать и притворяться. Он напрасно старался скрыть от меня, насколько его беспокоит вопрос — не ухудшилось ли в части материальное обеспечение личного состава после его ухода в запас.

Я ушел уже во второй половине дня, и непосвященные люди могли бы подумать, что вместо того, чтобы работать в части, я болтаюсь по ресторанам.

Вернувшись, я сказал Ванечеку:

— Все в порядке. Он хочет на ней жениться, но вовсе не из-за питания. Называет ее Марушкой. Остальные подробности он с удовольствием тебе сообщит в любое время. А мне следует научиться разбираться, когда политработник помогает другому, а когда лезет туда, где ему нечего делать. Что же, это святая правда…

Невесту, то есть Новакову, я встретил двумя днями позже у магазина самообслуживания. В связи с тем, что по отношению к ней моя совесть была не совсем чиста, я думал, что мы ограничимся лишь взаимными приветствиями. Однако мы не ограничились ими.

— Казалось бы, в таком маленьком городке, как Милетин, люди должны встречаться каждый день, а я вас здесь вижу впервые, — улыбнулась она.

— Вы не сердитесь, что я вас вытащил сюда? — спросил я.

— Не сержусь, — откровенно ответила она. — Но даже если бы и сердилась, вы не должны были бы ни в чем себя упрекать. Все равно рано или поздно я приехала бы к своим внукам. Я бы не выдержала. А вы ускорили мое решение, и за это я вам благодарна.

Ее слова обрадовали меня.

— Я здорово посмеялась, когда Енда рассказал, как вы встретились с ним за обедом в Народном доме.

— Я знаю, что выглядел смешно.

— Совсем нет. Даже очень мило, — обрадовала меня Новакова вторично. Потом серьезно спросила: — Скажите, товарищ поручик, люди, наверное, смеются над нами, не так ли?

Я ответил, что не вижу причин, почему люди должны смеяться над теми, кто хочет вступить в брак.

— Ну что вы! В нашем-то возрасте? Нам следовало бы думать о смерти.

— Если бы товарищ Кадлик слышал вас, он бы вам задал.

— Я знаю. Он очень серьезно относится к этой свадьбе! — Новакова звонко рассмеялась, и смех удивительно омолодил ее.

Прощаясь, она сердечно пожала мою руку и добавила:

— Мы будем рады, если вы зайдете к нам в гости.

Зимний период обучения перевалил на вторую половину, и я почувствовал, что мне становится легче дышать. Не потому, что каждый день с утра до вечера не было вопросов, которые надо было решать, а в связи с тем, что моя работа превращалась в стройную систему. На занятиях по боевой подготовке я отваживался появляться и без Индры и совсем не выглядел там зрителем. Командиры рот и политработники постепенно привыкли к тому, что мои замечания имеют смысл и их учет в большинстве случаев идет на пользу делу.

Я научился определять, готовились ни командиры взводов и рот к занятиям или только импровизируют. Особенно непримиримо я относился к формализму в соревнованиях по нормативам.

Для Лиды также закончился период, когда все, за что бы она ни бралась, приносило ей одни неприятности. Выполняя обязанности, которые обычно поручают начинающим учителям, она также сумела добиться некоторых успехов. Окружающие же, конечно, заметили ее хорошие качества. Казалось, наша жизнь вошла в спокойное русло.

Проверка из дивизии подтвердила, что мы находимся на правильном пути. Рота поручика Логницкого уверенно шла к тому, чтобы стать отличной. Боевые стрельбы она сумела провести на высоком уровне. Это стало известно в дивизии, и начальник политического отдела не преминул спросить у меня, что я сделал для распространения передового опыта. Почувствовав, как у меня краснеют уши, я признался, что ничего не сделал.