До вечера больше ничего примечательного не произошло. Речку Лонницу и дорогу решили пересечь ночью, больно место предсказуемое. Все подряд у немцев перекрыть не получится, но особо узкие места могут, а здесь было как раз такое. Пока совсем не стемнело, взял Фролова с Потаповым и пошел поглядеть, что да как. Ничего особо опасного не высмотрел. Хорошо или плохо? Придется на месте разбираться.

Что речку, что дорогу проскочили без происшествий, отмотали еще километр и встали сушиться. Теперь наш путь лежит строго на север. Очень не хочется уходить – вдруг портал откроется, но и оставаться смерти подобно. То есть затаиться, конечно, можно, особенно одному, но и к этому душа не лежит. Больше месяца уже прошло, а вроде пока ничего не случилось. Вряд ли гансы смогут оторвать крупные силы для охоты на нас больше, чем на неделю. Пять дней с момента нападения на колонну зондеркоманды уже прошло, так что еще дней девять-десять побегать осталось.

Костер горел тускло, только чтобы вещи просушить да сготовить мало-мальски теплую похлебку. Слабо, конечно, верится, что самолеты в ночь поднимут, но котелок с водой на всякий случай рядом стоит. Тишина. Если отвлечься, то можно забыть, что где-то идет война. Вот чего людям не хватает, с голода не умирают, да и чтобы не голодать, лучше не воевать, а землю пахать. Что противно, основная масса стреляющих сейчас друг в друга людей ничего не получит, кроме, может быть, пули в дурную голову. Потрать они свое время и силы на созидательный труд, могли бы получить больше. Нет, их и в этом случае, конечно бы, обдурили, но хоть живыми остались. Не понимаю я их, хотя и себя, конечно, тоже. Чем я их лучше? А откуда вообще взял, что должен быть лучше, эгоцентризм в действии? Если сравнить меня с любым из находящихся здесь людей, то что можно увидеть? Ну, регенерация у меня лучше, соображаю не то чтобы быстрее, а как-то не так, параллельно-перпендикулярно, чуть лучше координация движения и быстрее реакция. И все? Вроде знания какие-то в подкорке сидят, но это к качествам тела и личности совсем никакого отношения не имеет. Вот – качества личности, потому как телесные преференции можно вынести за скобки. А что мы имеем в личностных качествах? Я честнее, добрее, храбрее? Мог бы встать в атаку и пойти на пулемет, имея шансы пятьдесят на пятьдесят, или струсил? Не знаю, вот честно не знаю, и проверять что-то не хочется. Черствый я, даже когда сидел у постели умирающего Станчука, анализировал проблему, жалко его, конечно, было, но больше меня интересовало наличие и расход лекарств, а не его мучения, как физические, так и душевные. Все, что я делаю, я делаю от мозга, а не от сердца. А как же Ольга? А что Ольга, как будто, целуя ее, не думал, как с ее помощью получать сведения или добраться до склада медикаментов? Ну да, думал, но я все время думаю, и корить себя за мысли, как сам недавно говорил, – контрпродуктивно. А я вообще ее люблю? Кто бы еще сказал, что это такое. Горько будет, если ее потеряю? Горько. Горше, чем если, например, потеряю Жорку или Матвеева? Не знаю.

Так, надо с этим самокопанием завязывать, а то хрен знает до чего додумаюсь. Тоже мне Фрейд с Юнгом в одном лице.

– Давыдов, поднимай смену – спать пора. Час волка.

– Ну что там?

– Немцы, товарищ командир, – Потапов, тяжело дыша, опустился на пенек. – Две машины – человек сорок, половина серых, половина в камуфляже. Собаки.

Все, нарвались. Как же хорошо они нас прищучили – вперед не пройти, вдоль железной дороги посты и гребаный бронепоезд. Справа болото, глубокое. Сзади, на только что пересеченной шоссейной дороге, эсэсовцы. Остается только влево. И сколько мы сможем так идти, зажатые между шоссе и железкой? Понятно, что как раз до Залесья, где нас будет ждать очередная и, похоже, последняя для нас засада. Не надо было соваться к железке. Мало ли что тот немец сказал, что через Идрицу идет переброска четвертой танковой группы под Москву. Тебе, идиоту, какое дело? Героем стать захотелось? Будешь теперь мертвым кретином, и еще из-за тебя ни за что ни про что четырнадцать отличных парней погибнут. Думай, балда, думай!

– Потапов, отправляйся обратно, наблюдайте. В бой не ввязываться, самим не атаковать, огонь только в ответ. Постарайся, чтобы вас не обнаружили.

– Есть.

– Ну что, Николай, кажись, мышеловка захлопнулась. Отсидеться до ночи, как хотели, уже не удастся. Похоже, надо прорываться, вот только куда – вперед или назад?

– Через железку проще. Подождем, когда бронепоезд от нас составом будет отделен, и рванем прямо на патруль. Этих свободно положим, пока остальные подтянутся, оторвемся.

– И получим на пятках эсэсовцев с собаками. Рация у них должна быть, значит, начнут координировать засады на нашем пути. Не выход, дожмут.

– Тогда надо по ним ударить.

– С ходу не прорвем. Если ввяжемся в затяжной бой, бронепоезд из орудий раскатает. Надо выбить радиста и рацию.

– Сделаю. На трехстах метрах двумя патронами, при удаче одним, но лучше по рации контроль сделать.

Хорошо, что еще вчера распотрошили всю патронно-гранатную заначку.

– Снимай все дозоры, и подтягиваемся к Потапову. Время – жизни.

Правильно ли я поступаю? Да кто ж его сейчас разберет? Вырвемся, значит, правильно, нет, значит, дурак.

– Товарищи, боеприпасов не жалеть. Больше расстреляем – легче бежать будет.

Собачки уже громко лают, значит, Давыдов с Потаповым у немцев в тылу, по крайней мере хвост смогут прижать. Вряд ли эсэсовцы широкий захват устроят, вероятнее всего, пойдут, как и мы, может, даже без боковых дозоров. Не должны они засады опасаться, но наглеть и мне не стоит. Эти волки должны быть стреляные. Эх, добить бы! Все, ждать не больше минуты.

Вот и первый с собачкой. Беги, родная, зря тебе, что ли, Клевчук навоза набросал. Пять, семь, одиннадцать… Где же радист? Вот он. Ну, Коля, тебе начинать, а то первых упустим, и они уже к нам в тыл зайдут.

Бах! Есть! Началось. Бу-бух! Бу-бух! Бу-бух! Гранаты хорошо пошли. Уже около половины лежат. Только трое или четверо пытаются отстреливаться, остальных так плотно прижали, что не высовываются. Бу-бух! Бу-бух! Бу-бух! Минута с начала боя, а точнее расстрела, а девять десятых уже выбито. Засада дело такое – не пошел на прорыв сразу, считай, отпели. А немцы упертые, не сдаются. Еще один готов, а вот и последний. Только собака, как ни удивительно, осталась невредима. Продолжая то ли лаять, то ли выть, она упорно рвалась вперед по следу, волоча за собой труп.

– Внимание, – кричу громко, а то после такой канонады со слухом проблемы. – Пять минут, на… сбор трофеев.

Блин, чуть не сказал «мародерку». И откуда ко мне это слово приклеилось?

– Пулеметчики доснаряжают оружие, не забывать про контроль, брать только тяжелое оружие, провиант, медикаменты, камуфляж.

Надеюсь, Денисов догадается перекрыть подход к месту боя. Вроде с тыла никто не подходит, значит, бдят.

– Матвеев, я к Денисову, не телитесь здесь – сразу подтягивайтесь к дороге.

– Сделаем.

А мародерка уже шла полным ходом. Бац! Кто там ножом пользоваться разучился? Понятно, собаку пристрелили, видно, желающих выяснить остроту зубов не нашлось. Пробегая мимо радиста, распрощался с мечтой заиметь свое средство беспроводной связи. Очередь, судя по разрушениям, пулеметная, превратила короб рации в ошметки, напрочь убивая надежду на благоприятный исход. А вот это уже интереснее.

– Что, Заболотный, нравится?

– Хорош винторез.

– А пользоваться сможешь?

– Не, снайпера из меня не выйдет.

– Тогда отдай.

– Да забирайте, товарищ командир.

– И боеприпасы тоже. Да не весь ремень, подсумки сними, а кобуру с ремнем себе оставь. Еще патронов мне найди с полсотни.

Вот это дело, только неудобно тащить. Так, автомат на шею, снайперку в одну руку, подсумки в другую. Все одно неудобно. Хотя можно пару за голенища засунуть, благо у немецких сапог они широкие, хоть и короткие. Это другое дело.