После одной из репетиций Татьяна Михайловна оставила меня в классе одного и предложила попробовать голос. Она нажимала на клавиши ортепьяно, а я повторял за ней ноты. Вначале вверх, потом вниз. Вниз пропевалось легко, а верха давались с трудом.

 - Бас, и довольно неплохой тембр, а главное - есть слух,- вынесла она заключение и предложила перейти из вольнослушателей в хористы.

 Петь мы учились, выбрав сложный репертуар - хоровой цикл А. С. Даргомыжского "Петербургские серенады".

 Мне очень нравились и слова старых поэтов, и мелодии, но запомнить все это сразу и совместить было нелегко. Особенно долго не давалась нам пушкинская "Буря мглою небо кроет". Только начнем мы, басы, свою партию - Татьяна Михайловна обрывает:

 - Возьмите дыхание, у вас звук не летит.

 - Буря мглою небо...

 - Не так резко, помягче!

 - Буря мглою...

 - А теперь темп сдвинули - надо смотреть на руку, для чего же дирижер?

 Мне все давалось с огромным усилием: запоминать слова текста, мелодию и особенно держать звук на "воздушной подушке". Какая уж тут подушка, если нет половины легких! Кроме умения держать цепное дыхание, надо было петь "не резко и вульгарно", а чтобы голос звучал в ладу со всеми. При этом помнить о дикции, о четком произношении каждого слова, особенно концов, которые невольно "проглатываются", да еще контролировать выражение лица, не пыжиться, не каменеть и в одно и то же время смотреть на руку дирижера и в ноты...

 Сколько раз я мысленно говорил: "Все, сегодня последняя репетиция, это не мое дело!". Удерживало, вероятно, то, что часа через два, к концу репетиции, мы начинали улавливать гармонию в звучании наших голосов. Татьяна Михайловна в такие минуты радовалась вместе с нами: "Молодцы, вас уже хочется слушать".

 Прошел год, а я все мучился: то собирался бросать, то после удачной репетиции передумывал. Подошло время показывать то, чему нас учили. На смотре самодеятельных хоров я стоял на сцене, словно раздетый, и со страхом думал, как бы не упасть. Когда все запели, я только раскрывал рот, боясь выделиться из общего строя. Татьяна Михайловна сердито хмурилась в мою сторону - каждый голос был на счету, а предательское молчание - "дырка" в хоре.

 Звание лауреата конкурса "Великолукские зори" было высокой оценкой.

 Минуло еще три года, а из хора я так и не ушел, стал привыкать к сцене. Лечащий врач порадовала: оказалось, увеличился объем легких - помогло пение на цепном дыхании.

 Евгений Нестеренко это увлечение одобрил: "Прекрасно, что вы с Олей поете в хоре, тебе это в работе над Мусоргским очень поможет. Теперь вы мои коллеги, а ты, как чеховский Михайло Измученков, можешь писать: "Сословие? Бас!" Очень рад всей направленности жизни и успехам Петра и Татьяны Дудко, они настоящие русские подвижники, на таких земля наша держится".

 Евгений, как всегда, был деликатен и щедр в оценках, чтобы поддержать духовно своих единомышленников. Он посоветовал составить литературно-музыкальную программу "Мы с родины Мусоргского" к очередному дню рождения композитора. Почти год готовились мы к этому концерту. Впервые на родине композитора прозвучали хоры из "Хованщины". Эта опера идет только в больших городах, там, где есть музыкальные театры, и то нечасто, а мы знакомили с творчеством Мусоргского его земляков на небольших сценах, в том числе и в сельских клубах. В программу включили и сольные номера: фрагменты из вокального цикла "Детская", фортепьянные пьесы из "Картинок с выставки".

 Однажды поехали в самую глубинку Псковской области, в поселок Усвяты, упоминавшийся еще в летописях X века. Там жила Ольга Федосеевна Сергеева, Удивительная певица, которую называют "усвятской звездой". В ее репертуаре сотни народных песен с языческих времен, часть из них записана на три большие пластинки всесоюзной фирмой "Мелодия". В доме песнохорки, хранительницы бесценного клада нашей русской культуры, состоялась встреча. Ольга Федосеевна рассказала, как из поколения в поколение, из уст в уста передавались песни, которые она поет.

 - Деревня у нас была маленькая, но песенная,- говорила Ольга Федосеевна.- Пели и моя прабабушка, и бабушка, и мать.

 В деревенском клубе мы исполнили для Ольги Федосеевны и ее односельчан русские народные песни, произведения Мусоргского, Даргомыжского, Свиридова. В переполненном зале сидели механизаторы, доярки, полеводы, учителя, и видеть их лица, слышать аплодисменты было для нас большой радостью. Нам, хористам, и зрителям особенно нравилась свиридовская "Грусть просторов" на слова Федора Сологуба.

 Да, правильно считают, что в песне душа народа. Руководитель Московского камерного хора профессор Владимир Николаевич Минин, с которым меня познакомил Нестеренко, говорил:

 - Любовь к пению беспредельна, она объединяет и роднит души слушателей. Надо только разбудить в человеке сердце, только с разбуженным сердцем можно воспринимать музыку. Мы принадлежим к народу, который столько испытал и перенес, но сохранил добро и чистоту. Надо петь для такого народа...

 Теперь мне уже не кажется нелепым, что стал петь в таком возрасте,- по сути дела ведь вернулся "на круги своя", к тому естественному состоянию, когда пение было потребностью души, сопровождало человека, начиная с колыбельной - "баюшки-баю", и завершало жизненный Круг: "упокой душу усопшего". И только в хоре я по-настоящему испытал, как объединяет и роднит песня, как согревает и возвышает душу. А это совсем иное, чем когда ты просто потребитель чужого пения. Магнитофон, приемник, телевизор в квартире, на даче, в руках - постоянный шумовой фон, с однообразным, часто примитивным репертуаром вокально-инструментальных ансамблей,- только усиливают глухоту к окружающим, к близким, да и к самому себе, к своей душе.

 Однажды мы репетировали перед концертом на сцене Дома культуры. После нас должен был выступать вокально-инструментальный ансамбль. Целый час его участники таскали и передвигали огромные ящики, раскладывали провода, которыми, наверное, можно было бы опутать весь зал. И вся эта аппаратура вместе со световым эффектом весила пять тонн! На нас группа смотрела свысока. Подумалось: а если бы во время концерта вдруг отключили электричество?! Ансамбль предстал бы в нелепом виде... И как было отрадно, что мы могли собраться на любой сцене, где нет даже пианино, просто в деревенском доме, на полянке и по знаку дирижера запеть песни, что поются веками, в которых и слова, и мелодия прекрасны.

 Какие только сюрпризы не устраивает судьба! На первом пушкинском празднике поэзии в Михайловском я, как корреспондент "Молодого ленинца", записывал выступления поэтов, прозаиков и с благоговением смотрел на старших братьев по перу, расположившихся на дощатом помосте. Потом был концерт, и на этой же сцене пел Иван Семенович Козловский. На поляне расположились десятки тысяч зрителей. Наверное, для многих из них, как и для меня, эта сцена казалась священным местом. Пределом моих желаний было оказаться среди литераторов.

 За эти годы у меня вышли в издательствах Москвы и Ленинграда пять книжек, и, казалось бы, мечта исполнилась. А через двадцать лет, на юбилейном Всесоюзном празднике поэзии, я вышел на эту сцену, но не как литератор, а как артист, в концертном костюме, в белой рубашке с бабочкой. Нашему камерному хору, который мы назвали "Кант", выпало почетное право открыть концерт на знаменитой Михайловской поляне... Композитор Георгий Васильевич Свиридов, узнав от Нестеренко, что мы поем хоры из "Хованщины", прислал нам напутствие: "Не бросайте своего дела. Оно очень и очень важно теперь для сохранения русской культуры".

 Пение в хоре помогло мне сделать еще один шаг к Мусоргскому, и теперь я с полным правом могу повторить слова Нестеренко: "Ничего не знаю выше музыки Мусоргского, счастлив, что пою ее".