— Сделай боевой разворот, — услышала я спокойный голос Вали. — Уйдём в море…
Вот она какая была! Я ещё расскажу, как мы с ней летали.
О Чечневой я только упоминала, это моё упущение. В 17 лет она уже была лётчиком-инструктором, готовила курсантов для военных училищ, куда ей самой путь был закрыт. Такая несправедливость удручала её, и однажды, набравшись храбрости, она позвонила домой Марине Расковой. Та поняла её с полуслова, пригласила к себе. Чечнева приехала, взмолилась:
— Марина Михайловна, помогите мне стать лётчиком-истребителем!
Может быть, она сознавала, что до смертельной схватки с фашизмом оставались считанные месяцы.
Наверное, с подобными просьбами к Расковой обращались очень многие. И когда пришло время, кадры женских боевых авиационных соединений появились не на пустом месте. Поэтому Марина Раскова, формируя в 1942 году женские авиаполки, действовала так уверенно — за её спиной стояли лётчицы, такие как Чечнева, полные внутреннего огня, готовые к обороне и наступлению. Призыв партии «Комсомолец — на самолёт!» они восприняли как приказ Родины и запрограммировали себя на подвиг.
В Энгельсе формировались почти одновременно три женских авиационных полка: пикирующих бомбардировщиков, истребителей и ночных бомбардировщиков. Марина Чечнева хотела и могла бы стать лётчиком-истребителем, но у неё был уже опыт ночных полётов, поэтому Раскова направила её в полк Бершанской.
И вот в двадцать лет Чечнева — командир эскадрильи. Решительная, бесстрашная, она блестяще выполняла трудные задания, на её счету было уже более 500 боевых вылетов, и её назначение мы восприняли как должное. А она на первых порах чувствовала себя неловко: не только я, её заместитель, но и все командиры звеньев были старше её. Однако мы быстро нашли общий язык, эскадрилья получилась очень дружная. Ночью летали на задания, а днём проводили учебные полёты. Недосыпали, уставали, но делали своё дело.
Учить и переучивать приходилось не только вооруженцев, но и опытных лётчиц, которые прибывали в полк из тыла. Хлопот с ними было немало. Помню, однажды я беседовала с девушками на аэродроме, к нам подошла незнакомая молодая женщина, спросила, как пройти на командный пункт. Мы показали
— Нашего полку прибыло, — сказала Вера Велик, штурман, украинка из Керчи, о которой я уже рассказывала. — Похоже, лётчик-инструктор, по выправке видно. Сейчас доложит Бершанской: «Прибыла, чтобы воевать. Где мой самолёт?» Типичный случай.
Девушки, обернувшись ко мне, рассмеялись: Вера вспомнила мои слова, с которыми я когда-то обратилась к начальству.
— А Бершанская отправит её на карантин, — сказала одна из девушек. — Расстроится, бедняжка.
Двухнедельный карантин для новичков придумали наши мудрые командиры. Он был, по существу, условным: вновь прибывшие свободно общались с нами, только спали отдельно. Привыкали к обстановке, заводили подруг, изучали по картам окрестности аэродрома.
Вера Велик как в воду глядела: прибывшая в полк Нина Алцыбеева была опытным лётчиком-инструктором и к Бершанской обратилась с просьбой: «Разрешите сегодня же боевой вылет». И всё-таки слова «типичный случай» можно отнести к Алцыбеевой лишь с некоторой натяжкой. Дело в том, что она была замужней женщиной. Муж, лётчик-штурмовик, находился на фронте, от него целый год не было писем, а все письма, отправленные ему женой из Абакана, почему-то вернулись обратно. Оставив в далёком сибирском городе на попечении одной старушки четырёхлетнюю дочку, Нина прибыла к нам. Какую внутреннюю силу надо иметь, чтобы решиться на такой шаг…
Перед войной Нина и её муж, Иван Поздняков, работали инструкторами в Киевском аэроклубе, затем в военной лётной школе, которая летом 1941 года была эвакуирована в Абакан. Осенью школа была расформирована, остался лишь небольшой тренировочный отряд, в нём военные лётчики проходили подготовку перед отправкой на фронт. Нина работала в этом отряде и могла бы жить в Абакане со спокойной совестью до конца войны, ждать мужа. Но в её душе была другая программа. Тайком от командования она подала рапорт с просьбой направить её на фронт. Что случилось с мужем и как он отнесётся к её поступку, она могла только гадать. Труднее всего было оторвать от себя ребёнка. Если бы она оставляла его у родных людей, это был бы «типичный случай», так поступали многие, но у неё такой возможности не было. Старушка из соседнего дома сама предложила свои услуги, обещала ухаживать за девочкой, как за родной внучкой, но, как выяснилось позднее, своего обещания не выполнила…
Тренируя лётчиков в глубоком тылу, Нина целые дни проводила в воздухе, а здесь, на фронте, изнывала пока на карантине. Внешне она казалась спокойной, но мы понимали её состояние.
Когда карантин кончился, Бершанская передала Нину в руки командира звена Нины Худяковой, начались тренировочные полёты. Экзамен был трудным: Алцыбеева выполняла сложную лётную программу, сидя «под колпаком», в закрытой кабине, ориентируясь только по приборам.
В кабине «По-2» четыре прибора: указатель скорости, высотомер, компас и указатель поворотов. Пользуясь ими, надо было точно выдерживать заданный курс, производить мелкие и глубокие виражи, боевые развороты, вводить самолёт в штопор и выводить из него. Всю программу Алцыбеева выполнила безупречно.
Ночные тренировки проходили не так гладко. На тыловых аэродромах посадочное «Т» состоит из двадцати фонарей, их видно со всех сторон, с любой точки круга, а у нас всего три слабеньких огонька, заметных лишь с одного направления. Сверху их обнаружить невозможно. Даже самые опытные лётчики из новоприбывших в этих условиях вели себя, по выражению Худяковой, как слепые котята. Алцыбеева «прозрела» лишь после шестого вылета.
Зачёты у всех новичков принимала заместитель командира полка капитан Серафима Амосова. Эта коренная сибирячка, высокая, сероглазая, стройная, была одной из самых неутомимых тружениц нашего полка. Рождённая летать, она до войны с отличием окончила лётную школу, водила самолёты по трассе Москва — Иркутск. Подчинённые её побаивались, хотя она никогда не повышала голоса. Спокойная, немногословная Амосова умело руководила полётами, лучшего заместителя у Бершанской просто не могло быть.
Восемь экипажей нашего полка под командованием Амосовой в сентябре 1943 были направлены в помощь наземным войскам, которые сражались под Новороссийском. В эту группу я не попала, о её действиях мне рассказывали Лейла, её штурман Руфа Гашева и другие девушки.
Морские лётчики встретили девушек дружелюбно, но с оттенком снисходительности: «Девчачья эскадрилья». Предупреждали: к Новороссийску не подступиться. Девушки отшучивались: «Смотря кому!» Амосова собрала экипажи, познакомила с первым заданием: нанести удар по огневым точкам противника. Напутствие было кратким:
— Помните, боевые подруги, мы представляем здесь воздушную гвардию. Будем работать дружно, быстро, с максимальным напряжением.
В первый же вечер Амосова подала заявку на такое количество бомб, что начальник боепитания растерялся:
— Вы нас разорите!
Началась первая боевая ночь-максимум. На аэродром пришли свободные от полётов морские лётчики, старшие командиры. Самолёты улетали и возвращались, девушки-вооруженцы превзошли себя: интервал между вылетами не превышал трёх минут. Обстановка была очень сложной. С одной стороны море, с другой — горы, восходящие и нисходящие воздушные потоки, плотный заградительный огонь… Шесть ночей подряд девушки бомбили вражеские укрепления. В каждую ночь группа делала не менее шестидесяти боевых вылетов, обрушивая на головы немцев более десяти тонн бомб. Моряки признавались, что такой слаженной работы они ещё — не видели. А накануне решающего штурма, в ночь на 15 сентября, почти все экипажи сделали по десять вылетов. Под утро запас бомб был израсходован. Начальник боепитания метался от склада к складу и вдруг увидел такую картину: на стокилограммовой бомбе, обхватив её руками и ногами, лежала девушка, а парень в комбинезоне, ухватив бомбу за стабилизатор, тянул её к себе.