Я окаменела.

        Верлис мягко произнес:

        - У него чудесный английский.

        - Да, и это интересно, сеньор. Он подхватил его в два года. Будто родился со знанием этого языка. Его мать понятия не имеет, где он ему обучился. Если только от туристов, но он редко их видит. Наверно, поэтому он подошел к вам поговорить, сеньор. Хотя ваш итальянский, позвольте мне заметить, идеален. О, но вы бы слышали, как этот мальчик играет на пианино! Его никогда не учили – просто у него дар. Он уже виртуоз.

        Мальчик посмотрел на Верлиса и спросил:

        - Вам нравятся серебряные вещи, сеньор? Вам нравится это? – он снял браслет со своего запястья и показал Верлису на протянутой руке.

        Телохранитель воскликнул:

        - Нет, Джулио! – он был поражен.

        Но никто из нас – ни ребенок, ни Верлис, ни я – не обратили на него внимания. Да и в любом случае, с обожанием привыкший к эксцентричному поведению мальчика, без сомнения, телохранитель бы не возражал снова.

        Верлис протянул руку и взял браслет.

        - Почему? – спросил он.

        - Ты и я. Мы можем делиться общим, - сказал ребенок.

        Мое сердце сжалось.

        Сквозь стук крови в ушах я расслышала, как Верлис произнес:

        - Тогда…

        Но ребенок уже несся в противоположную сторону. Он и его кот бежали наперегонки по разбитым плиткам холла аэропорта. Все еще изумленный телохранитель побежал следом:

        - Все хорошего, сеньор, сеньорина… Джулио! Джулио!

        Мы с Верлисом сидели на скамье. Мы не произнесли ни слова. Его разум был закрыт, будто полная рева комната за закрытой дверью.

        Иногда Верлис общается с командой, с богами на темной стороне луны.

        Он ничего не рассказывает об этом, кроме того, что все в порядке, нет надвигающейся угрозы или ужаса ни для них, ни для нас. Знала бы я, даже теперь, если бы он лгал? Проинформировали бы меня мои собственные способности?

        Он создает (он говорит «создаю» а не «сочиняю») оперу. Его вид может распознавать другой спектр цветов помимо спектра, доступного человеческому глазу.  Я, несмотря на то, кем являюсь, и несмотря на все прилагаемые старания, не способна увидеть эти цвета. Даже если его разум попытается показать их моему, даже мой внутренний взор не сможет их распознать. Он говорит, что музыка – это высочайшая форма выражения человечества. Включая человеческий голос, или что-то, соответствующее (только превосходное) человеческому голосу, который возносит музыку дальше, к некой трансцендентной вершине. Но язык, до тех пор, пока не появится универсального, становится препятствием. Поэтому каждая часть или эпизод его оперы будет соткан лишь из цветов человеческого спектра. Цвет в звуке, и в свете, и в словах, которые исполнит певец. Мы всегда можем раздобыть наличку, поэтому в оснащении его инструментами проблем нет. Но сейчас он использует как инструмент только свой мозг. Иногда он проигрывает мне симфонические мелодии, которые плывут у него в голове, я слышу их в своем сознании, и голоса поют: голос Глаи, два ее голоса, и его голос, - вот что я слышу в эти моменты. Она не безэмоциональна, эта цветовая опера; она – чистая эмоция – страсть, боль, тоска, радость…

        Прошлой ночью, когда мы сплелись в той особенной разновидности «сна», которая была привычна для него, а теперь стала обычной и для меня тоже, в которой он и я бредем вместе в наших изначальных формах – загорелая девушка и серебряный мужчина с длинными огненно-красными волосами – той ночью, в нашем двойнем «несне», Верлис спросил меня: «Ты помнишь?» И вложил мне в руку серебряный браслет, который передал ему ребенок. Все те серебряные кольца и другие украшения, что он дарит мне, всегда исчезают через несколько часов. Но браслет реален, он существует в материальном мире. Он носит его под рубашкой, подвешенным на шнурке. «Вчера», - сказал Верлис. – Завтра. Но Сейчас не существует. Ты хранишь нас, Лорен», - сказал он.

        И вот я добавила эту последнюю часть в своей Книге. Что если мальчик был Сильвером, перевоплотившимся человеком? Кто знает? Или если любой из нас, металлический или смертный, имеет душу… Верлис и Лорен – он и я – это все, что меня волнует. Все, что мне нужно. Он и я.

        Он и я.

_______________________________________________________________________

[1] Уильям Блейк из «Пословиц Ада».