Набрав превышение в тысячу метров над боевым порядком «юнкерсов», Рогачев по старой привычке покачал крыльями и передал по радио: «Атака!»

Им повезло. Два фактора сослужили службу: неожиданность атаки со стороны солнца и некоторое преимущество в скорости «яка» перед Ме-109 на большой высоте.

Круто пикируя на скорости почти шестьсот километров, восьмерка Андрея Рогачева промчалась перед самым носом у ошалевших от такой наглости немецких асов и стремительно атаковала хвост колонны «юнкерсов». Огонь открыли с большой дистанции, что снижало вероятность поражения, но иначе было нельзя — секунды промедления могли стоить кому-то жизни: «мессершмитты» тоже ловили момент, чтобы зайти советским истребителям в хвост и открыть огонь.

Пришедшие в себя асы на разрисованных песьими мордами самолетах носились тут и там, то уходя от атак, то атакуя сами.

Андрей едва успевал ловить в прицел «оскаленные пасти». Дав залповую очередь, он резко уходил от столкновения. В том, что он попадал, сомнения не было. Строчки трасс обрывались в фюзеляжах или в двигателе, но окончательный результат атаки он видеть не мог, — времени не хватало оглянуться на ведомых, посмотреть, все ли на своих местах.

Наконец он дотянулся и до флагмана бомбардировщиков. Как ему хотелось ссадить этого обер-бандита, который вел группу! Но увы!.. Последнее нажатие на гашетки окончилось одиночным выстрелом. Боекомплект закончился, и, наверное, не только у него.

— Выходим из боя! — передал он и оглянулся.

Из семи ведомых он насчитал только шесть. «Кого же сбили?» — подумал он и перевел взгляд на «мессеры». Они продолжали коптить на форсажах сзади, на удалении не меньше километра.

«Уйдем!» — Андрей еще раз с удовлетворением (скольких фашисты недосчитаются самолетов) и с огорчением (кончились снаряды) посмотрел на поредевший, разметанный строй «юнкерсов».

«Славно поработали ребята! — мысленно поблагодарил он подчиненных. — Теперь дело за зенитной артиллерией…»

Едва он подумал об этом, как зенитчики открыли огонь.

— Подтянись поближе! Сомкнись! — передал Андрей и, чтобы оторваться от «худых», нырнул в черное облако дыма, которое западный ветер растянул от Мамаева кургана за реку Ахтубу.

Глава одиннадцатая

В сентябре Карл фон Риттен почти каждый день с напарником наведывался на заволжские аэродромы, подкарауливая возвращающиеся с задания самолеты. Он научился сбивать их на посадке, когда беспомощный, ощетинившийся выпущенными шасси и щитками самолет подходил к земле на предельно малой скорости.

Внезапное пике со стороны солнца или из-за кучевого облака, короткая очередь из всех огневых точек — и стремительный уход на свою территорию. Оглядываясь, Карл видел дымный столб на границе аэродрома. Если же его пару обнаруживали русские истребители, он уходил, не принимая боя. Внезапность была его оружием и его щитом, помогавшим уцелеть в дикой вакханалии смерти, царившей вокруг него. И хотя «завтра» его не было гарантировано, так же как и у каждого из двух миллионов человек, сражавшихся под Сталинградом, Карла все сильнее беспокоили перспективы будущего.

Германское наступление выдохлось, когда некоторым дивизиям удалось прорваться к Волге, а другим осталось до нее пройти считанные метры. В центре Сталинграда позиции русских, закрепившихся на берегу, простреливались из всех видов легкого оружия.

На участок прибрежной земли густо сыпались снаряды и мины, падали бомбы и вонзались трассы пулеметных очередей, а советские солдаты продолжали сражаться за каждую руину разбитого дома, за каждую воронку в вывернутой наизнанку земле.

По ночам из-за Волги прибывали маршевые роты для пополнения поредевших рядов защитников города. За две сентябрьских ночи, подсвеченных взрывами и пламенем пожаров, русским удалось под жестоким огнем перебросить на буксирах и бронекатерах целую гвардейскую дивизию на правый берег Волги. Высадившиеся в Сталинграде войска с ходу вступали в бой, потеснив немецкие части в районе вокзала.

А за Волгой строились грунтовые аэродромы. Карл насчитал их более сорока. Что будет, когда на них сядут свежие авиационные полки, переброшенные под Сталинград? Уже и теперь, в сентябре, господство люфтваффе в воздухе становилось все более призрачным. О том, что ждет немцев в городе, который они разрушили, как Карфаген, думать не хотелось. Слишком мерзко становилось от перспектив, возникающих в мыслях Карла.

Совсем немного времени отделяло его от тех дней, когда казалось, что вот-вот блистательная победа завершит кампанию войны в России. Но за это время жизнь преподнесла ему несколько серьезных уроков, заставив другими глазами посмотреть на будущее.

Умолкли в июле русские соловьи, а об индийских павлинах теперь, в сентябре, он уже не думал. Все меньше верилось даже в то, что сможет выбраться живым из гигантской мясорубки, грохотавшей у берегов Волги.

Возвратившись из очередного полета, Карл увидел разрывы бомб на стоянке самолетов соседнего отряда. Он взглянул вверх. На большой высоте, окруженное дымками зенитных разрывов, плыло звено «петляковых».

Горючее у пары фон Риттена было на исходе, да они бы и не смогли забраться на высоту русских без кислородных масок, которые давно перестали брать в полет как ненужные атрибуты, загромождающие тесные кабины. Все бои немецкие истребители вели ниже трех тысяч метров. Выше — избегали, ибо там «мессершмитты» уступали «якам» в маневренности.

После приземления увидели результаты визита «петляковых». Полностью сгорело два «мессершмитта», пять машин требовали ремонта. Были и жертвы среди личного состава — погиб летчик и три авиаспециалиста.

Похороны Келленберг организовал в конце летного дня. В могилы вместе с гробами опустили опечатанные бутылки из-под шампанского с краткими сведениями о покойниках. Их не хотели пускать по волнам времени безымянными в надежде, что после победы останки павших перенесут в фатерлянд.

Прогремел салют, и живые разошлись на отдых, чтобы набраться сил перед завтрашней дракой. Каждый в душе надеялся, что всевышний сбережет его от участи камерадов, зарытых в иссушенную, потрескавшуюся сталинградскую землю.

— Ты что такой задумчивый? — спросил Карл у Эрвина, молча шагавшего рядом. — Устал?

Тот отрицательно покачал головой.

— Ты знал лейтенанта графа Генриха фон Эйнзиделя? — спросил Эрвин.

— Ну как же, этот мальчик из эскадры «Удет» строил из себя великого аса… Говорят, что ему фюрер презентовал какой-то особый «мессершмитт».

— По-моему, он больше гордился тем, что является правнуком Бисмарка.

— Что ты его вспомнил? Он погиб в начале сентября. Об этом писали в «Фолыкишер-Беобахтен».

— На, почитай, что потомок «железного канцлера» пишет из русского плена.

Эрвин достал из кармана сложенную вчетверо советскую листовку, напечатанную синей краской.

Карл внимательно прочитал ее, посмотрел на фотографии, изображающие графа Эйнзиделя на прогулке с другими летчиками и в столовой во время его непринужденной беседы с комендантом лагеря.

— Оказывается, это брехня, что русские расстреливают всех пленных немцев. Что ты думаешь об этом, Карл?

Фн Риттен чиркнул зажигалкой, поднес пламя к уголку листовки и молча смотрел, как бумага обугливается.

— Ладно, Эрвин, — ушел он от прямого ответа, переводя все в шутку, — не забывай солдатской памятки, где в первом параграфе говорится: «Утром, днем или ночью всегда думай о фюрере, пусть другие мысли не тревожат тебя, знай: он думает и делает за тебя. Ты должен только действовать».

Эрвин пожал плечами, закурил и шел до самой столовой молча.

20 сентября Карл вернулся на аэродром и, как обычно, открутив на бреющем полете восходящую бочку, оповестил об очередной воздушной победе.

Заруливая, увидел у своего капонира почти всех летчиков отряда.