Вскоре за ужином Келленберг рассказал летчикам о том, что по радио выступил Сталин и призвал население к партизанской войне.

— Попрошу, господа, усилить охрану личного состава и самолетов. Мы стали слишком беспечны и неосторожны. Даже случай с беднягой Фрелихом нас ничему не научил.

В справедливости слов Келленберга Карл убедился на другой же день. Он проснулся в половине пятого. Вылет был в шесть утра, но за стеной школьного класса, где отдыхали летчики, было тихо. «Почему нас никто не разбудил?» Карл вышел в коридор. На табурете спал дневальный. Голова его свесилась на грудь, по лицу ползали мухи. Керосиновая лампа, стоящая на тумбочке, сильно коптила. Карл подошел к нему. Дневальный даже не пошевелился. Тихо взяв с его колен заряженный автомат, фон Риттен выпустил в потолок длинную очередь.

Солдат от неожиданности свалился с табурета. Из классов в коридор повыскакивали раздетые летчики с пистолетами в руках.

— Подойдите сюда! — хмуро пригласил фон Риттен.

Когда все подошли, он взорвался:

— Если бы я был русским, то передушил бы вас всех, как душит кур хорек, забравшийся в курятник! Чей это солдат?

— Мой оружейник, — нехотя признался Хенске. — Во время несения службы по охране летного состава он спит так крепко, что не слышит, как у него на губах размножаются мухи.

Кто-то из летчиков, стоящих сзади, фыркнул.

— Господа, это не смешно! На первый раз за сон на дежурстве объявляю десять суток строгого ареста. Прошу предупредить ваших подчиненных, что впредь за подобные преступления буду отдавать под суд. Мне стыдно за ваших солдат, лейтенант Хенске!

Все стояли молча, потупясь в землю.

— Одевайтесь. Через десять минут отъезжаем на аэродром, — сказал Карл остывая: нервы нужно было поберечь для боевого задания.

Шел второй месяц войны. Темпы наступления немецкой армии оказались значительно ниже тех, которые рассчитал штаб оперативного руководства ОКБ (верховного командования вермахта). Если части 4-й полевой армии, прикрываемые эскадрой «Хорст Вессель», за первые семнадцать дней войны прошли от Бреста до Орши 350 километров, то в последующие семнадцать дней они смогли продвинуться только от Орши до Смоленска, что было чуть больше 100 километров.

Во время Смоленского сражения Карл фон Риттен впервые встретился в воздухе с новыми советскими истребителями Як-1, которые не уступали «мессершмиттам» ни в скорости, ни в маневренности. Встреча эта была скоротечна. Не добившись успеха после первой атаки, Карл со своим ведомым нырнул в облака…

Там же, под Смоленском, советские войска впервые применили новое страшное оружие — реактивные минометы, которые кто-то окрестил «катюшами», вероятно в честь песни — мелодия ее была популярна по обе стороны фронта. Губные немецкие гармошки наигрывали ее не реже, чем русские трехрядки и баяны.

Теперь отряду «Гончих псов» чаще всего приходилось летать на прикрытие пикировщиков Ю-87, наносивших удар по переднему краю советской обороны. Иногда они заходили и в русский тыл — попугать женщин, рывших окопы. Тогда вместе с бомбами на них сыпались и листовки.

Однажды по ошибке листовки забросили к ним. Карл взял одну, отпечатанную на газетной бумаге, разыскал переводчика и попросил перевести текст.

Карл разорвал листовку и швырнул обрывки в кусты. По-видимому, эти «стихи» сочинял какой-то выживший из ума белогвардеец-графоман, которого пригрели в министерстве Йозефа Геббельса.

Вскоре воздушные бои прекратились. За два последних дня они не встретили в воздухе ни одного советского истребителя. Вероятно, они были переброшены с их участка фронта для отражения массированных налетов бомбардировщиков на Москву, начавшихся в ночь на 22 июля.

Несмотря на это, командование, напуганное потерей «штук» от советских истребителей, продолжало посылать их на задание только под прикрытием «мессершмиттов».

Над аэродромом повис августовский зной.

— Сейчас бы лежать где-нибудь на берегу реки, — скавал Эрвин, выбрасывая огрызок яблока, — а не лезть в кабину, раскалившуюся как сковородка, на которой в аду жарят грешников.

Карлу тоже не хотелось выходить на солнцепек из-под крон яблонь, увешанных зрелыми плодами. Но он не показывал этого:

— Ничего не сделаешь, мой друг, на то мы и солдаты, — и, крикнув летчикам: «По самолетам!», первым вскочил на горячую плоскость «мессершмитта». Запуская мотор, оглянулся на ведомого и изумился: «Неужели Бюттнер решился на такое кощунство?» Ему показалось, что ведомый залез в кабину в одних трусах. Проверить это Карл не мог из-за дефицита времени. Подумал: «Прилетим, и если это так — задам взбучку».

Вырулив на взлетную, Карл подождал, пока подрулят остальные самолеты группы. «Мессершмитты» медленно ползли по скошенной траве, словно гигантские кузнечики или саранча.

— Взлет!

Звенья стартовали в ясное небо и, построившись в двухъярусный строй «небесная постель», направились к аэродрому «юнкерсов».

Заметив подошедших истребителей сопровождения, пикировщики начали взлетать тройками. Собрались в журавлиный клин и потянулись к линии фронта. Подойдя поближе к ведущему группы, Карл покачал крыльями. Пилот, приоткрыв форточку, приветливо помахал рукой. Вот уже который раз они встречаются так в воздухе, а на земле еще не виделись ни разу. Пожалуй, с этих парней, что летают на «штуках», уже давно причиталась за прикрытие хорошая выпивка.

Вот и линия фронта, обозначенная грязно-желтыми облачками взрывов, стелющихся над изрытой окопами землей. «Сейчас будут заходить на цель», — подумал Карл, но «юнкерсы» прошли дальше. Минут через десять ведущий Ю-87, словно коршун, распушив перья щитков-закрылков и тормозных решеток, опрокинулся в отвесное пике. Массивные обтекатели неубирающихся шасси придавали самолету вид птицы, державшей в каждой лапе по огромному яйцу. Снайпер-пикировщик положил бомбы точно в железнодорожный мост. Остальные сбросили по запасной цели — на женщин в пестрых платьях, которые рыли окопы.

Если в первый год войны немецкие летчики проявляли некоторую сдержанность в отношении мирного населения, то после налетов на Роттердам и Англию они начали бомбить все подряд: и города с кафедральными соборами, и толпы беженцев, заполняющих прифронтовые дороги. В России же они зверствовали без ограничений. Сам фюрер наставлял их на это: «Гигантское пространство должно быть как можно скорее замирено. Лучше всего это можно сделать путем расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд на немца».

Карл успел выпрыгнуть из кабины, когда его ведомый прожигал свечи перед выключением двигателя.

— Кругом, марш! — отправил он механика, спешившего к самолету с командирским комбинезоном в руках.

Появление фон Риттена у самолета было неприятным сюрпризом для Бюттнера. Пригнувшись в кабине, он делая вид, что устанавливает барометрическое давление на шкале высотомера.

— Не стесняйтесь, фельдфебель, можно выходить. Полет закончен, — пригласил его Карл.

Сконфуженный Бюттнер открыл фонарь. Действительно, на летчике не было ничего, кроме трусов и парашюта. На шее его и груди остались потеки пота.

— Вы где находитесь, фельдфебель, в плавательном бассейне или на аэродроме? — вежливо поинтересовался Карл. — Что-то не вижу, где ваше личное оружие?

Бюттнер молчал, нагнув голову.

— Где знаки различия и документы, удостоверяющие вашу принадлежность к германским ВВС?

Краска с лица Бюттпера перебросилась на уши.

— Что бы вы делали, если бы вас посадили после задания на другой аэродром? Над «Гончими псами» потешались бы все люфтваффе. Позор!