Корнев знал, что годного для строительства леса по левому берегу Дона почти нет, но промолчал. «Утро вечера мудренее».

— На какие грузы рассчитывать мост?

— На всякий случай для тридцатьчетверок.

Утром, едва рассвело, группы разведчиков в поисках строительного материала разъехались в разные стороны на пятнадцать — двадцать километров. Через три часа они вернулись. Хвойных лесов в ближайшем окружении не оказалось. Лиственные деревья сильно разветвлены и не имеют прямых стволов необходимой длины. В пяти километрах от предполагаемого моста растет осиновая роща с высокими и прямыми стволами.

Ни в одном справочнике сведений о допускаемых напряжениях на осину не было: она не считается строительным материалом. Но из жизненного опыта Корнев знал: осина, пока не высохнет, мало чем уступает по прочности сосне. Решил рискнуть. По ночам батальон обеспечивал переправу на плацдарм паромами из парка, а через два дня был готов и мост. Для проверки его прочности на берегу установили на поперечных прокладках полупонтон, заполнили водой. Нагрузка немного превышала заданную, но мост выдержал ее. Разыскали пожарный насос и регулярно поливали бревна, чтобы они не высохли.

Понтонеры, оставаясь в оперативном подчинении армии, обеспечивая переправу войск, одновременно развернули работы по заготовке деталей для дзотов. По ночам их вывозили на плацдарм и устанавливали в траншеях. Жизнь батальона вошла в размеренную колею: дежурство на мосту, заготовка леса, работа на площадке по изготовлению деревянных остовов огневых точек.

Так прошло около двух недель. Однажды в палатку Корнева вошел посыльный от начинжа армии:

— Товарищ майор, полковник просит вас срочно явиться к нему.

До штаба армии было около пяти километров, и комбат поехал за связным на своем «пикапе». Когда он вошел в штаб, кроме полковника, начинжа гвардейской армии, увидел там генерала Кулиныча, начинжа 21-й армии Юго-Западного фронта, в прошлом его командира роты по инженерному училищу.

Поздоровавшись с Корневым, генерал сказал:

— По вашу душу приехал. Гвардейцы, — кивнул в сторону полковника, — захватили плацдарм на правом берегу Дона. Начальство и нам приказало обзавестись плацдармом у станицы Серафимович. Что скажешь, если попрошу выделить нам на сутки четыре десантных понтона с моторами? Правда, армия наша входит в состав другого фронта, но дело мы делаем общее.

— Всегда готов помочь вам, товарищ генерал. Но я нахожусь в оперативном подчинении полковника. Как он прикажет.

— Я не возражаю, — ответил тот. — Все равно всем троим отвечать, если понтоны потеряешь.

Не прошло и часа, как вслед за генералом Кулинычем из перелеска выехала небольшая колонна. Возглавил ее лейтенант Логинов. В его распоряжении был взвод понтонеров и восемь полупонтонов. Понтоны разгрузили на берегу реки Медведицы, впадающей в Дон неподалеку от станицы Серафимович. Скрытно разведали берег, определив места причалов. С десантниками провели занятия по быстрой посадке и выгрузке.

Окончательно посадку назначенного в первый рейс личного состава произвели в конце ночи и бесшумно на веслах спустились по течению до Дона. В каждый понтон поместилось по пятьдесят бойцов с личным оружием и пулеметами. На рассвете, включив навесные моторы, броском преодолели ширь реки. Все получилось удачно. Одновременно с левого берега был открыт огонь из орудий и минометов. Противник десанту первого рейса не успел даже оказать сопротивление.

Лейтенант Логинов быстро вернул понтоны на левый берег и возглавил остальные рейсы. Опомнившись, гитлеровцы начали беспорядочный орудийный и минометный обстрел. Но было уже поздно. Восемьсот человек надежно закрепились и вели бой по расширению плацдарма.

Через два дня машины с понтонами благополучно вернулись в батальон. А еще через несколько дней пришел приказ командующего 21-й армией, которым он от имени Верховного Совета наградил лейтенанта Логинова медалью «За отвагу», а сержанта Гурского и с ним еще трех мотористов навесных двигателей — медалью «За боевые заслуги».

Батальон подполковника Борченко после переправ на Дону под станицами Цимлянской и Нижне-Чирской получил приказ построить причалы для пароходов и барж на Волге южнее Сталинграда. Понтонный парк предписывалось использовать как десантные понтоны для переправы на правый берег войск, а на левый раненых. На огромной ширине Волги, да еще рядом с пароходами и баржами, понтоны выглядели утлыми суденышками. Но они делали свое дело. За один рейс, длившийся в оба конца немногим больше часа, двадцать четыре десантных понтона батальона перевозили более тысячи человек.

В конце августа началась небывалая бомбежка Сталинграда. Волна за волною нескончаемым потоком шли немецкие самолеты, обрушивая бомбовый груз на позиции зенитчиков, на промышленные предприятия и жилые кварталы города. Хлынула масса беженцев, запрудившая переправы на Волге и дороги из города. Понтонеры, не покидая своих мест, восстанавливали пристани. Пароходы с баржами и десантные понтоны, рассредоточившись и маневрируя по всей ширине реки, продолжали рейсы, невзирая на вражеские бомбы и плывшую по Волге горящую нефть.

Фабрично-заводское училище, в котором был Витя, сын Борченко, было разбомблено. Ребят отправили на пристань. У причала их ожидала небольшая баржа и буксирный катер. Ребят разместили в трюме и на палубе. Вите досталось место на носу около якорной цепи. Катерок глухо затарахтел, натянулся буксирный трос, и баржа отчалила.

Уже близко от левого берега один из вражеских самолетов решил разбомбить баржу, но промахнулся. Тогда фашистский летчик на бреющем полете резанул по барже из пулеметов. Раздались крики и стоны. Летчик отлично видел, что на барже нет военных, что вся палуба заполнена подростками в черных ватниках, но на следующем заходе сбросил оставшуюся у него бомбу. Она перебила буксирный канат.

Мощный фонтан воды ударил по носу баржи. Витя, не успев опомниться, оказался смытым за борт. Течение быстро его отнесло в сторону. Вскоре он заметил плывущий невдалеке обломок бревна. Подплыл к нему и ухватился, пытаясь добраться к берегу. Сильное течение сносило бревно все дальше вниз по реке. Когда Витя уже стал отчаиваться, его заметили на буксире, тянущем большую баржу, и подобрали. Через полчаса он был на другом берегу.

Оглядывая ширь Волги, заметил пересекающие реку мелкие суда, похожие на понтоны. Часто забилось сердце. «А вдруг там понтонерская переправа? Может, там отец?»

Согреваемый этой мыслью, мальчик побежал вдоль берега…

Уже по-осеннему оголились леса и кустарники, а понтонеры Корнева все еще обеспечивали переправу наших войск через осиновый мост. Половина личного состава переболела малярией. Сказалось соседство с небольшим болотом.

Комбата эта противная болезнь миновала, а вот комиссара прихватила крепко. Однако пожелтевший от частого приема акрихина Иван Васильевич Распопов не подавал виду, по-прежнему большую часть времени находился в подразделениях. В штабной землянке его можно было застать лишь изредка, да и то поздно вечером.

В один из таких вечеров комбата и комиссара вызвали в штаб недавно созданного Донского фронта, в состав которого вошел и 7-й понтонно-мостовой батальон. К утру они были на месте. Корнев получил указания и вернулся назад, не зная, что в этот день решают его судьбу.

В штабе Донского фронта, небольшом, обшитом тесом домике, шло совещание. За его столом сидели инструктор политуправления, полковник из Москвы и начальник инженерных войск Донского фронта генерал Прошляков. Они решали вопрос о кандидате на должность командира вновь формируемой понтонной бригады резерва Верховного Главного Командования, которая на первых порах должна была войти в оперативное подчинение Сталинградского фронта.

— Предлагаю командиром бригады назначить подполковника Борченко, — сказал генерал Прошляков.

— А почему не майора Корнова? — спросил полковник из Москвы. — Или вам не хочется отдавать его?