— Не бойтесь, бабушка, мы тут все свои. Что это у вас? — Рахимджан показал на аккуратный узелок в руке у старушки.

— Это лепешки для батура. Я сама испекла их и принесла из Чулукая.

— Из Чулукая? — переспросил Рахимджан.

— Да, из Чулукая. Я жена тамошнего мельника…

— Все, все, я понял. Вы жена мельника Момуна, так?

— А откуда вы его знаете? — старушка, успокоившись, открыла лицо.

— В тот день, когда Гани-батур спас вашу дочь Зайнап от Хакима, мы были в Чулукае.

— Ну, тогда ты все знаешь, сынок… Вот я и пришла посмотреть на нашего Гани, нашего хлеба ему принесла…

— Идемте, я проведу вас, — Рахимджан взял под руку старушку и провел в дом.

— А вы откуда, дедушка? — спросил Заман старика.

— Я из Опиярюзи, сынок.

— Ого, из какой дали приехали! Не тяжело вам было?

— Да ведь я приехал узнать о здоровье нашего Гани. Я бы для этого на край света поехал. Ведь он моего единственного сына от смерти спас!

— А в хурджуне у вас что?

— Груши из моего сада. Всю зиму хранил. Пусть поест наш батур — может, от них ему лучше станет.

— Обязательно станет, дедушка.

Рядом ждала своей очереди татарка с маленьким мальчиком.

— А вы, тетушка, почему пришли? — спросил ее Заман.

— Если бы не Гани, мои четверо детей остались бы сиротами. Гани спас моего мужа от казни. И я пришла поблагодарить его от всей души.

Заман и вернувшийся Рахимджан поговорили со многими людьми, ожидавшими встречи с Гани. Каждый из них с волнением произносил слова благодарности батуру, каждый был чем-нибудь обязан ему. Это были совсем разные люди, оказался среди них даже русский священник.

— Наверно, это все-таки самое большое счастье в мире — когда люди тебя так уважают и любят, — задумчиво сказал Рахимджан.

Заман кивнул:

— Редкая эта судьба, немногим она дается… Наш Гани занял место в сердце всего народа и — я уверен в этом — занял его навсегда…

МАИМХАН

Глава первая

Близился полдень, а Мастура-ханум все еще нежилась на высоких подушках, время от времени потирая мягкими розовыми ладонями веки, слегка припухшие от выпитого вчера мусалляса.

— Шари-и-ван!.. — слабым голосом, как бы через силу, позвала она наконец.

— Я здесь, госпожа. — Шариван, готовая исполнить любой каприз своей повелительницы, уже стояла на пороге, опустив голову и касаясь подбородком покорно скрещенных на груди рук.

Мастура попыталась грозно взглянуть на служанку, но ее глаза, подернутые дремотной поволокой, в ту минуту не смогли выразить ни презрения, ни гнева.

— Кажется, скоро мне самой придется будить тебя по утрам, — лениво зевнув, проговорила Мастура.

— Не сердитесь, госпожа, — робко начала Шариван, — я трижды подходила к двери, но не могла осмелиться…

Только после этих слов Мастура проснулась окончательно.

— Вон отсюда! — Холеную молочную кожу на ее щеках залил густой румянец. — Из-за тебя, разгильдяйка, пропустить утреннюю молитву!.. Пускай этот грех ляжет на твою душу!

— Слушаюсь, госпожа…

— Слушаюсь… А что ты теперь стоишь и таращишь на меня глаза, как корова? Одевай!

Только сейчас Шариван решилась покинуть пороги приблизилась к Мастуре на два шага.

— Какое платье сегодня угодно госпоже?

— Машру жуяза[30]… Да, кстати, а где же отец?[31]

— Господин в саду…

— Он спал один этой ночью? Или… — Мастура оборвала начатую фразу. Лицо ее, цветущее, как роза на ранней заре, вдруг поблекло. Но простоватая Шариван не заметила перемены, да и где ей было догадаться, какие сомнения и тревоги мучат ее госпожу!

— Ханум из Дадамту… — заговорила Шариван, но Мастура тут же перебила ее.

— Молчи! — приказала она властным и несколько театральным жестом. Этот жест сразу обозначил и ее происхождение и среду, с которой она была связана всей жизнью. — Для меня и твой господин и ханум из Дадамту — оба всего-навсего разменная монета…

Без помощи служанки Мастура соскочила с постели. Казалось, какая-то неведомая сила внезапно распрямила ее и поставила на ноги. Шелковая ночная сорочка с распахнувшимся воротом облегала ее тело, подчеркивая тонкую талию и трепетно-тугую, готовую вырваться наружу, грудь. Сейчас Мастура напоминала лебедицу, которая вот-вот взлетит, плеснув легким крылом.

Едва перешагнув за сорок лет, она ничем не уподобилась своим сверстницам, похожим на привядшие цветы, — тело ее только чуть-чуть расслабилось, не утратив свежести и живости. И хотя Шариван по нескольку раз в день одевала и причесывала свою госпожу, теперь, глядя на Мастуру, она приоткрыла рот, словно видела ее впервые.

Что на свете загадочней женской души, этой тайны тайн?.. В минуту внезапного испуга или в тот миг, когда женщина, вздрогнув во сне, размыкает черные стрелы ресниц, — порой в такие мгновения она подобна горному цветку, омытому дождем и насквозь просвеченному лучом закатного солнца. Такой сегодня казалась Мастура, и в сердце Шариван перемешались удивление, восторг и вполне простительная зависть…

— Ну, что ты уставилась на меня? — сказала Мастура насмешливо и шагнула вперед. Шариван, почуяв смутную угрозу в голосе госпожи, бросилась на колени и стала целовать ее ноги, бормоча какие-то жалобные, виноватые слова.

Прежде чем приступить к одеванию, она, по обычаю, приготовила тазик с теплой водой, затем бережно, как ребенка, поддерживая госпожу за локоть, усадила ее, осторожно умыла и вытерла лицо шелковым хотанским полотенцем с пышными кистями. После этого она расчесала длинные густые волосы Мастуры, черным облаком покрывавшие ее спину и плечи, заплела две толстые косы и украсила их золотым чач попуком[32] с рубинами величиной в голубиное яйцо. Теперь можно было приступать к главному — Шариван облекла свою госпожу в отделанное кружевами платье со стоячим воротником, а поверх — в яркий камзол, расшитый золотыми пуговками, возложила на голову блестящий алтын-кодак и только тогда поставила перед Мастурой зеркало. Сложная церемония одевания повторялась каждый день, но этим утром она затянулась — наряд, пришлось не раз переделывать и подправлять.

Некоторое время Мастура пристально вглядывалась в зеркало, рассматривая собственное отражение. Наконец она властно повела бровью и довольно улыбнулась. Шариван с облегчением вздохнула — не так часто удавалось ей угодить прихотям своей госпожи.

— Иди, — сказала Мастура, глядя в зеркало и любуясь своими косами, — пусть готовят завтрак!

— Слушаюсь, госпожа, — обрадованно пролепетала Шариван, взяла из рук Мастуры зеркало и, вернув его в расписанную затейливым орнаментом нишу, засеменила из комнаты. Но, оставшись в одиночестве, Мастура вновь подошла к зеркалу. Сегодня она нравилась себе самой, сегодня наверняка каждый бы дал ей лет на пять меньше…

Как всегда, неторопливо, с достоинством вступила Мастура в гостиную. Стройный тополь напоминала она, — тополь, когда его листья едва колышет легкий ветерок. Мастуру ждали, при ее появлении все поднялись со своих мест, сложили руки на поясе, почтительно склонили головы и низким поклоном встретили госпожу.

Мастура двинулась вдоль гостиной, скользя по лицам придворных и слуг острым, цепким взглядом. Вот и она, «ханум из Дадамту»… Ее поза — тоже воплощение смирения и покорности… А на шее — новая нитка бус, унизанная крупными жемчужинами… Мастура, готовая изничтожить Лайли своим презрением, вдруг невольно замедлила шаги и остановилась, увидев рядом с ненавистной соперницей незнакомую молоденькую девушку. Злые слова, скопившиеся на ее языке, как яд на кончике жала, так и остались несказанными.

Хмуро смерила Мастура незнакомку с ног до головы, но не сумела скрыть своего изумления: