Разумеется, Хализат ценил красоту Мастуры и гордился ею, но жена была для него всегда лишь приятным развлечением, и только. Мастура не обманывала себя на этот счет. Унаследовав власть и сан отца, Хализат сделался хакимом и совсем перестал ощущать землю под своими ногами. Мастура, к тому времени мать двух детей, забытая мужем, старалась найти утешение и развеять тоску с помощью музыкантов, певцов и танцоров.

За последнее время она пристрастилась к вину. Тут имелась своя причина. За эти годы Хализат дважды женился и дважды развелся. Впрочем, среди мусульманских вельмож такие случаи не являлись новостью, Мастура приняла все как должное и не слишком убивалась. Но Лайли… Эта деревенщина без рода и племени… После того как Лайли переступила порог дворца, Мастура три дня пролежала в постели, отталкивая от себя еду и питье.

Раньше Мастура могла месяцами не видеть Хализата — теперь она следила за каждым его шагом. Ревность лишила ее покоя. А однажды, зная, что все вечера Хализат проводит у Лайли, Мастура дождалась, пока уснула прислуга, выпила два-три бокала вина и, захмелев, направилась к комнате своей счастливой соперницы. Потихоньку, на цыпочках подкралась она к двери и прислушалась. Раздался едва уловимый шепот Лайли — она не то плакала, не то смеялась… Мастура не сразу признала и голос Хализата — ласковый, вкрадчивый, а не отрывистый и резкий, как обычно… Ей представилось, что в этот момент Хализат стоит на коленях перед этой ломакой и пытается и не может найти в целом мире, что сравнить с ее красотой, и клянется исполнить любое желание… Каждый звук, доносившийся из-за двери, отравленным жалом вонзался в ее сердце. Не владея собой, Мастура уже вцепилась в ручку и чуть было не распахнула дверь, но в последний миг одумалась. Однако и уйти, вернуться в свои покои у нее не хватило сил. Мастура приникла ухом к двери и замерла.

— О аллах!.. Дайте же мне уснуть… — донеслось до нее.

«Ишь ты, — подумала Мастура, — эта деревенщина, эта притвора еще и смеется над ним… Ничего, так тебе и надо, старому дураку…»

В комнате на некоторое время все стихло. Боясь упустить малейший шорох, Мастура вся превратилась в слух и почти срослась с дверью.

— Ведь я обещал тебе — все, чем я владею, будет твоим… Повернись же ко мне…

Рано утром, выходя из спальни, чтобы совершить намаз, Хализат оступился, наткнулся на спавшую вдоль порога Мастуру. Его сердце было глухо к жалости. Злобно пнув жену носком, он перешагнул через нее и вышел во двор. Окончательно унизив себя в глазах Хализата, два месяца Мастура не смела взглянуть на него и лишь теперь начала оправляться от пережитого позора…

— Вы чем-то обеспокоены, ханум? — спросил Хализат, подняв на вошедшую Мастуру блеклые потухшие глаза. Не ожидая ответа — да и что могла она сказать в ответ?.. — Хализат протянул ей листок бумаги с четко выведенными буквами. — Прочтите вот это.

Мастура вздохнула с некоторым облегчением и взяла листок.

— Садитесь, — разрешил Хализат, указав на стул.

— Благодарю… От кого же это послание? — спросила Мастура, осмелившись поднять на Хализата глаза.

Вместо ответа Хализат пристально взглянул на Мастуру. Возбужденная, взволнованная, вся во власти тревожных сомнений и неясных надежд, в тот момент она была еще прекрасней, чем обычно. В душе Хализата шевельнулось давно умолкшее чувство и, глядя на Мастуру, на ее лицо цвета яблоневых лепестков, на глаза, полные лучистого блесна, он, казалось, сопоставлял ее мысленно с Лайли, но так и не пришел ни к какому выводу. Или его больше, чем красота одной, влекла к себе молодость другой?.. Кто знает…

— Читайте, — вновь повторил он, поглаживая усы.

Мастура постаралась сосредоточиться и стала читать письмо, хотя его суть вначале ускользала от нее, мешаясь с посторонними мыслям.

— Странно, — произнесла наконец она, пробежав последнюю строчку, и заметно побледнела. — Но какое отношение имею я к тому запутанному делу?

— Какое отношение? — переспросил Хализат, усмехнувшись. — Значит, вам ничего не известно о проделках вашего отца?

— Аллах не даст мне солгать, но если бы я хоть что-нибудь подозревала…

— Значит, вам ничего не известно? — еще более язвительно проговорил Хализат. — И вы никогда не слышали о том, что янчи[38] из сел Чулукай, Булукай и Саптай я передал вашему отцу?..

— Об этом я знаю.

— А если так, то получается, что этого мерзавца Ахтама, о котором говорится в письме, освободил не кто иной, как ваш отец…

— Как можете вы так думать, господин мой! — невольно вырвалось у Мастуры.

— А кто может думать иначе?.. Вместо того чтобы прикончить этого негодяя, ваш отец помог ему!

— Всемогущий аллах!.. — испуганно выдохнула Мастура, хватаясь руками за ворот платья, который вдруг стал ей тесен. Впрочем, она понимала, что Хализат лжет, виня в случившемся ее отца, но у нее не хватило смелости ответить на это единственным достойным образом — повернуться и демонстративно выйти из комнаты.

— Вор Ахтам бежал из тюрьмы. Что я скажу ханским сановникам?.. Пусть спрашивают не с меня, а с вашего отца!..

— Мне достаточно и дворцовых дрязг, господин мой, — негромко, но с затаенным вызовом проговорила Мастура.

— Вот как?.. — Взбешенный тем, что она, женщина, отважилась возразить ему, Хализат вскочил со своего кресла. В гневе его густые брови смыкались на переносице, редкие, но жесткие усы, как две пики, устремлялись острыми концами вверх, а длинная коса, которую он носил в подражание маньчжурам, начинала метаться на затылке из стороны в сторону.

— Так-так… Значит, дворцовые дрязги… Дрязги?.. Какие же дрязги вы изволили увидеть, ханум?.. Грязная женщина! И мысли у тебя под стать — темные и грязные, я тебя знаю!.. — Хализат отбросил остатки вежливости и перешел на «ты». Это было дурным предвестием.

Но Мастура не дрогнула, не побледнела, как обычно в подобных случаях. Гордость возобладала в ней над всеми другими чувствами, — гордость и самолюбие смертельно оскорбленной женщины.

— Здесь каждому известно, у кого из нас в самом деле грязные мысли, — сказала Мастура. Ее глаза налились слезами. Не ожидая, что он получит такой ответ, Хализат в первое мгновение опешил. Он чувствовал — голова у него пошла кругом, уж не ослышался ли он?..

Но в следующий миг Хализат заревел как раненый медведь, забегал по комнате, в ярости подскочил к Мастуре, вырвал бумагу и ткнул пальцем в дверь:

— Вон отсюда! Чтобы я больше не видел тебя здесь! Прочь!..

С уходом Мастуры веселье тотчас прекратилось и каждый предоставленный себе занялся своим делом. Пользуясь свободой, Лайли и Маимхан обошли весь дворец, восхищаясь его великолепием, а когда устали, отправились в сад, к беседке, которая, по восточному обычаю, располагалась над бассейном с проточной водой.

Наступил час дневного отдыха, дворец со своими многочисленными обитателями погрузился в ленивую сонную тишину.

— Что ты примолкла, Махим? — спросила Лайли, тронув за плечо подругу.

Маимхан погрузилась в раздумья. С виду могло показаться, что она пристально разглядывает что-то в глубине бассейна, но мысли ее были далеки от всего окружавшего, а душа полна противоречивых, неясных ощущений. Ведь за какие-нибудь сутки она увидела здесь столько, сколько другой не увидит и за целую жизнь.

— Наверное, в этом застенке многое показалось тебе отвратительным, — вновь проговорила Лайли, глубоко вздыхая.

— Не знаю, что тебе сказать… — начала Маимхан нерешительно. — Ведь ты помнишь, как я люблю музыку. У вас во дворце прекрасный оркестр, а Шариван и Потам-хада… Им позавидуют самые искусные танцовщицы. Там, в малой гостиной, я была как путник, нашедший в безводной степи прохладный ручей. Но… — Маимхан замолкла и снова устремила взгляд на быструю струю.

Лайли не тревожила ее больше вопросами и тоже сидела задумчивая, поникшая. Спустя некоторое время Маимхан первой нарушила тишину, чтобы спросить о том, что мучило ее со вчерашнего вечера.