Большая штабная машина стояла во дворе гестапо. Восемь автоматчиков и лейтенант Штерн уже сидели в ней. Передние места были предназначены для Гунке и Тряскиной.

Когда начальник гестапо вышел из дверей, шофер включил мотор. Машина тихо заурчала. Гунке оглянулся, ожидая Варвару Карповну. Она не появлялась.

— Штерн, вызовите ее! — распорядился Гунке.

И лейтенант, выскочив из машины, бросился в помещение.

Его торопливые шаги звонко раздались в коридоре.

Гунке спустился со ступенек и сел рядом с шофером. Прошло несколько минут. Мотор попрежнему урчал. Тряскиной все не было.

Наконец на крыльцо вышел Штерн в сопровождении Варвары Карповны. Она нерешительно остановилась у дверей, но лейтенант взял ее за локоть и помог сойти вниз, к машине. Гунке предупредительно открыл дверцу.

«Я не могу», — хотела сказать Тряскина, но поняла, что другого выхода нет: поездка неизбежна; если она будет упорствовать, то отказ может навлечь на нее подозрение.

Хлопнула дверца, мотор зарычал. Шофер дал короткий приглушенный сигнал и включил скорость. Машина выехала со двора.

…В это же время Сивко, Хапов и Повелко отъехали от лесной дороги.

— Не подведут? — спросил Сивко и выжидающе посмотрел на Повелко.

— Верное дело: эти мины работают безошибочно… Сивко потянул вожжи на себя. Лошадь остановилась.

Двуколка грузно осела на рессоры.

— Пойдем понаблюдаем издали, — сказал Сивко и, спрыгнув на землю, привязал лошадь к дереву.

Уже другим, кружным путем все трое направились к заминированному месту.

… От взрыва двух мин штабная машина поднялась в воздух и, перевернувшись, упала в нескольких метрах от дороги. В живых остались Гунке, эсэсовец-автоматчик и Варвара Карповна. Первое, что услышал очнувшийся Гунке, — это стон. Стонала Тряскина. Она стонала все громче, стон переходил в крик.

— Тише, вы! — прошептал Гунке, боясь, что крик привлечет кого-нибудь из леса.

Он не сомневался, что на место взрыва придут партизаны. Подняв голову, Гунке осмотрелся. Вокруг никого, рядом — лес. Не обращая внимания на боль, он уперся обожженными руками во что-то твердое и встал на колени. Тряскина снова застонала. Гунке наклонился к Тряскиной и закрыл ей рукой рот. Но она продолжала стонать.

Тогда он вынул из кобуры парабеллум и с остервенением сильно ударил Тряскину рукоятью по голове. Ударил раз, другой, третий… Женщина вздрогнула и затихла.

… Пройдя несколько шагов по дороге, Гунке круто повернул к лесу, где скрылся уцелевший автоматчик, и быстро побежал, не обращая внимания на ветки, хлеставшие лицо и руки. Он спотыкался, падал, вновь поднимался и бежал, бежал, боясь потерять солдата и остаться в лесу одному. Ему показалось, что сзади за ним кто-то бежит, что звуки усиливаются, приближаются. Гунке остановился, резко обернулся, выставив вперед пистолет. В глазах горели злые огоньки, руки дрожали. Но вблизи никого не было. Кругом стоял до тягости молчаливый и спокойный лес. Гунке повернулся, но солдат уже скрылся из глаз.

Пересекая небольшую поляну, Гунке споткнулся, вскрикнул и упал. Кто-то шарахнулся в сторону. Это был эсэсовец-автоматчик.

— Пить… пить… — пробормотал начальник гестапо, подползая на четвереньках к солдату.

Солдат сплюнул, вытер рукавом губы. Он тяжело дышал: жажда мучила его не меньше, чем Гунке.

— Пить… — вставая на ноги, прохрипел начальник гестапо.

Солдат огляделся, оторвал от мундира кусок сукна, болтавшийся на нитке, и глухо проговорил:

— Не пить, а уходить надо. Я видел трех человек… Я запутал след.

Гунке побледнел. Значит, он не ошибся, когда слышал подозрительные звуки сзади!

— Пошли, — сказал он и, сделав шаг, скривился от боли в колене.

Уже в сумерках они выбрались к болоту. Остановились. Колено распухло и причиняло Гунке сильную боль. Но еще больше мучила жажда. Гунке облизывал запекшиеся губы и смотрел на болото. Там была вода. От бескрайной трясины тянуло влагой.

Солдат-эсэсовец тоже, видно, хотел пить и первым стал, прощупывая ногами почву, передвигаться с кочки на кочку. Гунке последовал за ним.

Пройдя с десяток шагов, он опустился на корточки и сунул руку в густую траву. Проклятье! Он ощутил лишь вязкую жижу. Значит, вода дальше.

Поднявшись и увидев спину солдата, который, пригнувшись, уже черпал руками воду и подносил к губам, Гунке заторопился вперед. Кочки попадались все реже, и чтобы попасть с одной на другую, надо было уже не шагать, а прыгать.

— Стой! Куда вас чорт несет! Утонете… Бросай оружие!

Гунке застыл на месте, повернул голову и увидел трех вооруженных людей в штатской одежде. Двое из них ломали длинные жерди.

— О… о… о… — раздалось где-то сбоку.

Гунке повернулся и увидел, что эсэсовец уже по грудь погрузился в болото. Он пытался выбраться из тины, барахтался, выкрикивал что-то, но зыбкая трясина делала свое дело. Тело эсэсовца погружалось все глубже и глубже. На виду оставались лишь голова и рука. Он вопил диким голосом, а жижа лезла ему в глаза, в рот, в уши. Вот остались одна макушка и кисть руки, а через несколько секунд все исчезло. Мрачное болото как бы нехотя чавкнуло несколько раз кряду и поглотило эсэсовца.

Гунке забыл о мучившей его жажде, забыл обо всем на свете. Он не решался оторвать ноги от твердого островка земли. Впереди него было болото, сзади — враги. Держа длинные шесты, они уже приближались к нему по болоту.

На какую-то долю минуты в голове Гунке мелькнула мысль о самоубийстве — пистолет с полной обоймой был у него в руках. Но он отбросил эту мысль и решил защищаться. Однако было поздно: люди уже стояли рядом с наведенными на него дулами винтовок.

Пришлось отбросить в сторону пистолет и лечь лицом вниз.

— Вот так оно лучше, — сказал один из русских. Это был Хапов…

Утро следующего дня застало Гунке в партизанском лагере. Начальник гестапо давал показания командиру бригады Кривовязу и начальнику разведки Костину, владевшему немецким языком.

Костин держал в руках блокнот. В него уже был занесен десяток фамилий предателей и пособников гитлеровцев, а Гунке продолжал вспоминать. В числе вражеской агентуры начальник гестапо назвал Ожогина и Грязнова как сотрудников военной разведки «Абвер»…

Примерно в это же время Никита Родионович сидел перед Юргенсом — информировал его о тетради с подозрительными пометками Кибица, найденной в его кабинете.

Юргенс внимательно выслушал Никиту Родионовича и, не вдаваясь в подробности, отпустил его. Трудно было сказать, что подумал и что решил Юргенс.

29

Кибиц встретил Ожогина и Грязнова молча. Он совсем ушел в себя и ничем не проявлял интереса к ученикам. В комнате царил невообразимый хаос.

Кибиц расставил аппаратуру и жестом пригласил учеников к столу. Но начать занятие не удалось.

Тягостно, надрывно завыла сирена. Ей ответили зенитки. Кибиц побледнел и дрожащими руками положил деталь на стол. В комнату вбежал дежурный солдат.

— Тревога!.. — крикнул он взволнованно. — Садитесь в машины!..

— Сейчас… — сказал Кибиц, когда солдат уже исчез, и поспешно натянул на себя плащ. — Пойдемте, тут опасно оставаться.

Ожогин и Грязнов молча последовали за Кибицем.

В открытые настежь ворота выскочила машина Юргенса. Малолитражка, в которую сели Ожогин, Грязнов и Кибиц, последовала за нею. Шофер гнал ее на большой скорости и изредка включал фары, чтобы разглядеть лежащую впереди дорогу.

Кибиц ворчал на шофера, запрещал ему зажигать свет, но тот не обращал внимания или не слышал. За городским парком, на шоссе, где машины бежали одна за другой, он опять включил фары. Кибиц не вытерпел.

— Мерзавец! — крикнул он. — Гаси!

Шофер сбавил газ и резко затормозил. Ожогин и Грязнов толкнулись о спинку переднего сиденья. Остервенело отстреливались зенитки, с северо-востока нарастал гул самолетов.

Шофер вылез из машины и хлопнул дверкой.