— Деньги два дня тому назад арестованы, — глухо проговорил Бондаренко.

— Арестованы? Кто смел арестовать государственную ссуду?

— Страхкасса за неуплату отчислений.

— Где же вы были? Вы меня удивляете, товарищ главный бухгалтер! Чем мы зарплату выплатим? Ну, говорите, чем?

Взмокший Бондаренко подавленно молчал.

— Только не раскисайте, пожалуйста, — сказала Свиридова. — Что это у вас?

— Это... извещение этого негодяя... Вот: «...Банк извещает, что локомобиль будет продан погашение ссуды точка. Также предлагает июне погасить остальные сто десять запятая противном случае...»

— Действительно, противный случай, — горько сказала Свиридова, хватая телефонную трубку.

— Прииско́м. Терентий Семенович? Здравствуй, здравствуй... Живем как? Ничего: вашими профсоюзными молитвами... Я не злая, ты меня злою-то еще не видел. Погоди... Ты донесение о «Сухой» послал? Вчера еще? Спасибо за «аккуратность». Да то, что это стоит нам локомобиля. Трейвас пронюхал и вот... спешит погасить ссуды. Погоди... я вот о чем! Я говорю: клуб нынче мы ремонтировать не можем. Да так, не выходит у нас это дело, клуб может подождать... Еще вот что: у меня вот здесь, — она выразительно посмотрела на Бондаренко, — счет бухгалтерии вам за электроэнергию во время платных сеансов кино и спектаклей. Нет, мы не обязаны. На бесплатные сеансы — пожалуйста. A то вы нашу энергию расходуете, а денежки в карман... Сколько? Тысяч пятьдесят за восемь месяцев... Нет, уплатите. Через суд возьмем. А энергию на платные кино до уплаты выключаем. Что? Сам придешь? Ссориться не хочешь? Ну, ну...

Свиридова повесила трубку, обернувшись к повеселевшему главбуху, спросила:

— Сколько у нас в кассе металла?

— Одна готова, вторую посылку сегодня соберем.

— Когда ожидается отправка?

— Дня через четыре.

— Надо все сделать сегодня. Запакуйте посылки, приготовьте документы, возьмите охрану и сегодня же сдайте посылки в райотделе.

— Они не примут, — поздно.

— Примут. Вы будете там ночью, а я к тому времени прорадирую им... Сейчас Терентий снимет арест с сорока тысяч, кроме того, мы с профсоюзом дадим вам документ, что все деньги эти — зарплата, и никакой Трейвас не посмеет задержать их.

— Я бы ему тогда сказал словечко! — угрожающе пробормотал Бондаренко.

— Помните, что завтра, к вечеру, двести тысяч должны быть здесь. Ни на одну секунду не можем мы запоздать с зарплатой. Идите. Соберитесь незаметно и скачите что есть духу.

— Я ведь верхом-то... — замялся Бондаренко, грузно переваливаясь с ноги на ногу.

— Да, правда... Возьмите у Мудроя двуколку.

— Он на меня зуб имеет за преферанс.

— Ну, я выпрошу. Идите.

Вылощенный, гладко причесанный Мухорин одет с иголочки, выутюжен, застегнут на все пуговицы. Он месяц тому назад принял «Золотопродснаб», но докладывает директору сдержанно, все время подчеркивая, что за грехи предшественника он не ответчик и что все настоящие затруднения есть не что иное, как следствие прошлой плохой работы.

Свиридова несколько раз предлагала ему сесть. Но он, видя, что сама-то она продолжает стоять, снова поднимался. Что директор — женщина, это его почему-то шокировало. И ему хотелось показать Свиридовой, что он видит ее положение, женщины молодой, может быть и не глупой, но случайно, по недоразумению оказавшейся директором; видит и сочувствует ей, но... пусть бы она лучше не была директором.

— Трейвас послал своего кассира, — говорил он, смотря Свиридовой через плечо, — и вся выручка торговой сети сдается ему. Завтра «Золотопродснаб» не будет иметь ни копейки. И это будет продолжаться до тех пор, пока банк не погасит все счета поставщиков. Меня удивляет, — приглаживая и без того гладкие волосы, томно сказал он, — где был трест и крайком, когда «Золотопродснаб» приводился в такое состояние? Из восьмисот тысяч оборотных средств мне достались гроши. Что называется, неважно, как работать, важно вовремя смыться, — ядовито усмехаясь, намекнул он на своего предшественника.

— Вы сядьте, товарищ Мухорин, — предложила Свиридова, неприятно поеживаясь от тона его доклада. — Что мы сейчас получаем?

— Мыло, — едко ответил Мухорин. — И сахар. Меня уже начинает тошнить от этой перспективы мыльной и сладкой жизни. Одного мыла пятьдесят шесть тонн.

— Сколько? — изумленно переспросила она.

— Пятьдесят шесть тонн, — с удовольствием повторил Мухорин.

— Но ведь это двухлетний запас?

— Этого хватит на то, чтобы умыть все Забайкалье.

— Это какая-то нелепица. Что вы думаете делать с ним?

— Что я буду делать с ним? — Мухорин пожал плечами. — Надо спросить трест. Не я же выписывал столько мыла.

— А сахару?

— Сахару шестьдесят четыре — ровно четыре вагона. Вот извещение. Транспортная контора отгружает нам первый обоз в тридцать лошадей. Ей вот тоже платить надо. До октября будут возить только сахар да мыло.

«Один балда уехал — другой приехал», — горько подумала Свиридова.

— Вот что, — сухо сказала она. — Реализуйте излишки мыла, сахару, стекла, селедки, которыми вы затоварились... Радируйте сейчас же базе о прекращении отгрузки; дайте им список, что́ нужно возить. Телеграфируйте всем районам предложение этих товаров.

— А хлеб?..

— Да... хлеб, — остывая, замялась Свиридова. — Хлеб...

Хлеб, хлеб... Прииск может жить без селедки, без стекла, без кофе; он живет без сапог, но он не может жить без хлеба.

7

Трое суток Наталья Свиридова не заходила домой. Она ела кое-что и кое-где, не спала, осунулась, в углах губ ее залегли суровые полудужья морщинок. И все эти трое суток не появлялся на прииске главный инженер Георгий Степанович.

Перед совещанием Свиридова позвонила ему.

Георгий Степанович пошел было к телефону, но вдруг схватился за виски и вернулся в свое кресло.

— Нюся! Нюся! Подойди, пожалуйста.

— Кто звонит? — закричала Анна Осиповна в трубку. — Ах, извините, Наталья Захаровна, не узнала. Да, здравствуйте. Я-то ничего, спасибо. Но Георгий Степанович свалился. Он меня серьезно беспокоит... Опять сердце и голова. Врача? Да, мы звонили. И потом эта авария: она сводит его с ума. Тогда он пришел ночью, уже темно. На нем лица не было, я едва узнала его. А утром не мог подняться, и вот... Вы знаете, этот ужасный прииско́м, как его... Терентий, хочет посадить нас в тюрьму... Слухи?.. Он с ума сходит...

— Нюся! — умоляюще сказал Георгий Степанович.

— Наталья Захаровна, эта Мунга убьет его. Помогите мне уговорить его уехать. Теперь у него есть заместитель, Вильгельм Соломонович, такой милый и знающий...

— Нюся! — вспыхнув, крикнул Георгий Степанович. — Нюся, это, наконец, безобразие...

Анна Осиповна торопливо повесила трубку и виновато оглянулась. Опять она сказала что-то не то. Ей стало тоскливо. Она со вздохом ушла к своему креслу.

Свиридова открыла совещание без Георгия Степановича. Слово было предоставлено заместителю главного инженера Вильгельму Зюку.

— Я вам доказывайт, э-э... один раз для всегда, что мой проект, только он разрешает из положение.

Так солидно и уверенно начал Зюк. Он аккуратно развернул кальку и так же аккуратно приколол ее к стене. Своей немецкой аккуратностью Зюк очаровал приисковых техников. Вильгельм Зюк приехал из Германии. Крепко вышколенный, он выполнял свои обязанности с упрямым трудолюбием.

Зюк делал доклад на совещании у директора. Он ожидал восхищения присутствующих или, по крайней мере, безоговорочного утверждения его проекта, но настороженное молчание выбило его из обычной уравновешенности, и он начал горячиться.

— Я вам сейчас доказывайт один раз для всегда... Золото! — Зюк показал на схеме участок «Сухой». — Счет маркшейдербюро — двести килограммов. Двести килограммов! — повторил он и вдруг, понизив голос, сказал: — Взять нельзя... — он повернулся к схеме и, посторонившись, стал показывать тупым концом карандаша: — Обвал гросс э-э... большая глыба. Здесь и здесь — это... Как это — драйцен, драйцен...