Вскоре мне удалось прочитать два романа: «Ухтинская прорва» и «Иван — чай», и я понял, какой он большой писатель. Я сразу же и повинился перед ним за неумелые ответы. И впредь делал это с большими ответственностью и осторожностью, сознавая себя простым читателем.

Я постоянно учился у писателя пониманию подлинной литературы, особенно, когда прочитал все его произведения, в том числе из сборника «Убежденность».

Его «Купина неопалимая», «Магия прозы» и другие статьи великолепны и читаются взахлеб. Те, кто еще пытается сомневаться в его таланте, советую прочесть эти золотые страницы Знаменского. Он писал их после своих исследований архивов и других материалов, собранных в ходе подготовки и написания своего главного романа. По мнению читателей, Знаменский относится к числу классиков советской литературы. Но такую же оценку его произведений дали и дадут еще его друзья — писатели и литературоведы.

Впервые роман «Красные дни» вышел в 1987 году (первый том). Писатель сразу же прислал его мне. Я читал его, как говорят, не отрываясь, — такова была необычная правда, поразившая меня, хотя я знал уже многое. И какой высокой оценки заслуживал автор романа за проявленное мужество в преодолении всяких препятствий на пути к изданию, и что я вгорячах в первом отзыве предложил наградить его орденом боевого Красного Знамени, — да редакция журнала «Роман — газеты» за 1989 год (№ 18) заменила слова тремя точками.

Я ведь был в курсе многих трудных походов его. Ему, конечно, помогали, но основную часть пути к изданию романа он преодолел своими талантливыми произведениями, своим умением — художественным словом! — довести правду до высшего руководства страны. Те же «Купина неопалимая», «Магия прозы», «Томов премногих тяжелей…», рассказ «Панорама» и многое другое сообщали общественности все новые и новые эпизоды далекой правды. И каждый раз писатель просил единомышленников — казаков писать отзывы на них, закрепляя тему, как писал Знаменский, поддерживая его в борьбе за гласность. А было небезопасно писать правду! Знаменский, закаленный в молодости, казалось, ничего и никого не боялся. К тому же авторитет его как активного строителя социализма, как писателя был высоким. И форму романа он выбрал своеобразную: роман можно относить как к художественным, так и к документальным произведениям.

А кубанцы — казаки — какие молодцы! — сказал бы Привалов — все‑таки присвоили ему одно из высоких званий войскового старшины, по званию его главного героя романа, как бы отдавая дань уважения Ф. К. Миронову и всему красному казачеству, пострадавшему и от белых, и от красных.

После издания романа Знаменского появилась статья Роя Медведева о трагических событиях гражданской войны на Дону, в которой автор наводил туман на те события и высказывался оскорбительно в адрес Шолохова. Я сразу же написал в редакцию газеты (это было «Книжное обозрение») и выразил свое возмущение, упомянув при этом уже вышедшую из печати книгу Знаменского с правдивым и ярким изложением исторических событий 1918–1920 годов. Редакция переслала мое письмо Р. Медведеву, а последний прислал мне оправдательное письмо и просил прислать книгу Знаменского. Не зная такого писателя, я переслал письмо Знаменскому, который ответил немедленно: Р. Медведев — троцкист и враг.

Не знал я тогда, что Р. Медведев пишет книгу о Миронове, силится опорочить Шолохова. Оказалось, Медведев получил от донского казака С. П. Старикова значительный материал о Ми

ронове и вот после смерти соавтора собирается издать книгу. Как писал мне Знаменский, излагает «дело так, что Троцкий был молодец, а Миронова убила сама система во главе с Лениным».

Резкое и большое письмо я написал в редакцию «Книжного обозрения», когда в газете появилась подвальная статья — рецензия на книгу с нападками на автора романа «Красные дни». Как же не хотелось новым «демократам» допускать правду расказачивания в восхваляемое ими время гласности! Да и самого Знаменского не хотели видеть в числе лучших писателей страны и всячески старались сохранить в истории чистенькими Троцкого, Свердлова и их сторонников.

Узнав однажды о писателе Знаменском, я не только стал собирать и читать его произведения, но и решил поделиться этой новостью с земляками, в первую очередь, с учителями и школьниками родной рябовской школы.

Данные воспоминания пишутся в расчете на хоперских земляков, и потому уместно сообщить кубанцам, что х. Ежовский и х. Рябовский — в степях между Доном и Хопром. Первородина Знаменского х. Ежовский на расстоянии 40 км от станицы Слащевской, при Советской власти вошел в состав Рябовского сельского совета. Между ними на 12 км были три узких полосы казачьих земель Слащевской, Федосеевской и Зотовской станиц. Сейчас в Ежовском восьмилетняя школа, в Рябовском — средняя школа с небольшим числом учеников.

В 80–е годы учителем истории рябовской школы был В. А. Кузнецов, по местным меркам краевед. Вот он‑то и ответил мне, и у нас установилось взаимное понимание — вернуть писателя Знаменского в родные края, точнее, оповестить об одном из хороших писателей России. Особенно разрослась эта переписка, когда в нее включился редактор районной газеты Г. П. Сукочев, родом из‑под Слащевской. Ко дню празднования 70- и 75–летия писателя в газете появились рассказы и статьи Знаменского и о нем. И даже повесть «Завещанная река» и стихи. Я в Ставрополе стал передатчиком информации. В одно время и сам Знаменский откликнулся. «Послал, что мог».

Мы регулярно переписывались, но почти не встречались.

Письма у нас были интересными и часто волнующими, к тому же с частыми бандеролями в обе стороны. Мы подружились, а я про себя считал его своим старшим братом. Специальных встреч мы не назначали, а судьба не дала нам желанной возможности. Оба были заняты каждый своим делом. Знаменский летом 1987 года приезжал в Ставрополь с группой российских писателей на юбилей Ставропольской писательской организации. Встречались во Дворце культуры профсоюзов. Я сидел в зале, Знаменский с писателями — на сцене. Выступали Ю. Бондарев, М. Алексеев, поэт А. Дементьев и другие. После собрания Знаменский с группой писателей ушел в гостиницу, которая была рядом, и я не мог его догнать. Узнав, что он был болен, я решил не подниматься к нему в номер, а позвонил позже из дома. На следующий день рано утром я провожал его в Изобильный, откуда он сразу уехал домой в Краснодар. Через несколько лет мне предстояла командировка по узлам связи Кубани через Краснодар и Хадыженск, проверял прохождение преддипломной практики студентов. В Краснодаре Знаменского не было. Уехал в Подмосковье в Переделкино, в дом отдыха писателей. Там сломал ногу, лежал в больнице. Дома‑то у Знаменских я побывал. Не повезло Анатолию Дмитриевичу, пережил сначала инфаркт, затем перелом ноги. А я спешил по маршруту Ейск — Краснодар — Новороссийск — Т уапсе — Хадыженск — Белореченск — Армавир.

Везде я как бы встречался со Знаменским: в магазинах, в газетных киосках, разговорах. В Хадыженске жил мой двоюродный брат В. Щепетков, по рождению рябовский, по отцу ежовский, знавший Знаменского. Он показал мне дом, в котором жил писатель, водил меня по безымянным высотам. А искал я там могилу погибшего брата Николая, 1923 г. р., мечтавшего стать писателем — война помешала. В 1942 г. оборонял Тамань, затем у Хадыженска безымянную высоту 350,3 напротив Батарейной, о которой писал Знаменский.

Выступая на уроке мужества в куренской средней школе, я начал со Знаменского и подвига хоперских казаков.

Я перечитал много книг об обороне Кавказа, все произведе

ния Знаменского о той местности, написал сжатый очерк и отослал его в Краснодар. И все надеялся, что встречусь с писателем и узнаю, какого же Тихонова взял он за образ главного героя «Безымянных высот». Я‑то в своих поисках встретил двоих Тихоновых: командира дивизии и командира стрелкового батальона полка, в составе которого воевал брат.

В 1996 году я попросил Анатолия Дмитриевича поделиться впечатлениями о встрече с Н. И. Приваловым и тут же спохватился: что я сделал? Ведь у меня были все его письма, книги, литературные статьи, в которых он показывал, как надо писать книги! Все же Знаменский подправил меня, дал свою характеристику этому комиссару войска Донского.