Как обычно, началось с политического введения.
Наш директор объяснял нам заключение пакта. При этом он подчеркнул, что западные державы отказались вести переговоры на основах равенства. Они хотели так использовать Советский Союз, чтобы он воевал в интересах западных империалистов. Великий Сталин разгадал, однако, эту игру. Благодаря немедленному заключению пакта с Германией созданы условия, при которых Советский Союз может и дальше жить в мире и продолжать свое строительство.
После этого вступления директор начал говорить о нашем доме:
— В связи с новой внешнеполитической обстановкой будет и у нас проведена известная реорганизация.
Под формулировкой «известная реорганизация» надо было понимать роспуск нашего дома.
Директор знакомил нас с новой генеральной линией коротко, холодно и бессердечно. Он уже не старался психологически облегчить нам переход на новое положение. У меня невольно создалось впечатление, что мы «списаны со счетов».
— Все воспитанники дома, еще не окончившие 7–го класса, будут направлены сегодня днем в русский детский дом «Спартак». Старшие могут пойти на предприятия, которые и позаботятся тогда о жилище. Желающие окончить десятилетку будут вместе с младшими переданы в русский детский дом и должны будут подчиняться тем же порядкам, которым подчиняются воспитанники русского дома.
За полчаса все было решено. Еще в тот же день 40 воспитанников было отправлено в детский дом «Спартак». Внешние различие между двумя долами казалось не столь большим. Здание было немного меньше, но во всяком случае вполне хорошее.
С робостью и неохотой вступили мы в новый дом. Тут же при входе нам приказали:
— Всем тотчас собраться в зал! — Это звучало не очень приветливо.
Подавленные, стояли мы в зале, когда туда вошел высокий, суровый, темноволосый человек:
— Построиться в одну шеренгу! — строго скомандовал он. Такой тон не был обычен для нашего прежнего дома.
Внутренне протестуя, мы исполнили приказание.
Как удары дубинкой сыпались на нас его распоряжения:
— Никто не имеет права уходить из дома без разрешения педагога!
— Школьные задания будут проводиться под наблюдением педагогов! Все должны подчиняться установленному порядку этого дома. Старшие тоже не должны рассчитывать на особое положение. Курить строжайшим образом воспрещается, даже вне дома и во дворе! Каждый, кто курит, должен сейчас же в этом признаться и сдать свои папиросы. Кто этого не сделает, понесет строгое наказание.
Нам было уже по 17, 18 и даже 19 лет, и у некоторых, в том числе и у меня, в кармане находились «Дукат» или «Казбек». В нашем прежнем доме никогда не запрещали старшим курить.
— Я еще раз требую от вас добровольно сдать папиросы. Повторяю, кто этого не сделает, будет строго наказан, — воскликнул угрожающе директор.
Кто‑то из нас сдал первый. Против своей воли один за другим мы последовали его примеру.
Затем нам показали спальную.
Мы с ужасом смотрели на простые железные кровати тесно прижавшиеся друг к другу. Никакого сравнения с нашим старым домом!
«Сюда, конечно, не приведут иностранных делегаций» — насмешливо подумал я.
Вечером мы ужинали. Незачем говорить, что это был плохой ужин.
Но меня не столько угнетало изменение материальных условий, как стеснение моей индивидуальной свободы: необходимость строго подчиняться правилам, требующим, например, получения разрешения на каждую небольшую прогулку.
Некоторые из наших младших готовы были плакать.
— Здесь нехорошо. Все совсем другое, не сравнить с нашим домом!
— Я никогда не думал, что разница между нашим и русским детским домом так велика.
Подошла последняя неделя августа 1939 года.
Детский дом №6, приют для детей австрийских шуцбундовцев и немецких эмигрантов просуществовал 5 лет. Я провел в нем 3 года. В течение всего этого времени мы знакомились с Советским Союзом, но знакомились с позиций молодых людей, которые жили в привилегированное доме, не знали никаких материальных забот и вели жизнь, стандарт которой был значительно выше среднего уровня жизни советских граждан. Правда, мы вместе с ними пережили страшные годы чистки, но даже чистка не коснулась нас в той мере, в какой коснулась она людей, работавших в других учреждениях и организациях.
Теперь внезапно всем привилегиям наступил конец. Заключение пакта о ненападении с фашистской Германией и роспуск нашего дома превратили нас за одну ночь в обыкновенных молодых людей Советского Союза. А всего прошло только две недели с тех пор, как мы пользовались особым автобусом Военного училища для поездок к морю и были предметом особого внимания сотен офицеров на торжественном собрании.
Может быть, этот эпизод поможет западному читателю понять, почему в Советском Союзе, — и в этой книге, — политические события занимают такое большое место, а личные переживания отступают часто на задний план. Как могло бы быть иначе в стране, где политические события так непосредственно вторгаются в личную жизнь каждого? Я пережил начало огромной волны арестов, когда мне было 14 лет. Она меня оторвала от матери. В 15 лет я пережил аресты наших учителей и педагогов, показательные процессы и дикие обвинения против лиц, которые еще незадолго перед этим ставились нам в пример. Когда мне исполнилось 16 лет, я был свидетелем ареста в нашей спальне одного из воспитанников детского дома. И вот теперь на восемнадцатом году жизни я понял, что судьба нашего детского дома зависела от внешнеполитического договора с другой великой державой.
ГЛАВА II
Я СТАНОВЛЮСЬ СОВЕТСКИМ СТУДЕНТОМ
— Если в течение пяти дней вы сумеете поступить в какое‑нибудь учебное заведение или на работу и найдете квартиру, мы не будем препятствовать вашему уходу из детдома. В противном случае вы останетесь здесь и будете подчиняться общему распорядку, — сказал мне строгим тоном заведующий «Спартака».
Мое решение было принято: я ни за что не хотел оставаться в этом мрачном русском детдоме «Спартак». Я стремился вырваться из него, как из смирительной рубашки. Итак, я бросился на поиски учебного заведения, которое принимало бы окончивших девятый класс и обеспечивало стипендией и квартирой.
— К сожалению, мы больше никого не принимаем. Курс укомплектован, и мы уже в августе отказывали кандидатам, — ответили мне в Московском учительском институте, помещавшемся в старом здании около станции метро «Кировская».
Я показал мою «Похвальную грамоту» отличника.
— Может быть нам удастся сделать для вас исключение. Придите послезавтра.
Послезавтра — был последний день срока, назначенного мне заведующим.
На обратном пути из учительского института я зашел в наш бывший детдом в Калашном переулке. Теперь там жили русские дети. Но нас не смогли всех быстро рассортировать, поэтому оставшимся австрийским и немецким детям были отведены две комнаты. Мне сказали, что я тоже могу там на время поселиться, если институт не предоставить мне сразу же места в общежитии.
Наконец, наступил пятый день моей отсрочки. С натянутыми нервами я вошел в здание учительского института.
— Мы совещались относительно вас. Мы вас все же примем.
Обрадованный, чувствуя себя уже студентом института и избавленным от общежития «Спартака», я собирался высказать горячую благодарность. Но моя радость оказалась преждевременной.
— Вам придется подождать по крайней мере неделю, прежде чем будут окончены все формальности и вы сможете получить от нас официальную справку о вашем принятии.
Еще неделю! Так долго я не мог ждать. Заведующий: ни за что с этим не согласится. Я должен иметь что‑нибудь в руках. Справку! Сейчас же. В этом мое единственное спасение.
— Может быть вы хотите на подготовительный курс? Тогда, конечно, мы примем вас сразу же, но вы потеряете целый год. В тот момент мне было все равно. Главное — выбраться из русского детдома!