В один прекрасный весенний день, в марте 1938 года, после обеда, мы — маленькая группка — так увлеклись разговором, что ушли последними из столовой. Когда мы шли через прихожую, вдруг открылась наружная дверь, вошли двое в штатском и начали медленно подниматься по ступенькам.

— Энкаведисты, — шепнул мне сосед. Но мне этого и не нужно было объяснять.

Как раз в это время в вестибюль вышел из класса наш педагог, австрийский шуцбундовец Карл Цехетнер вместе с одним учеником. Они заметили прибывших.

— Ну, Карл, берегись, сейчас они тебя заберут, — пошутил ученик.

— О таких вещах не шутят! Разве ты не знаешь, что советская власть не арестовывает невиновных. — Ответил Цехетнер, пытаясь придать твердость своему голосу.

Энкаведисты подошли к педагогу.

— Мы ищем Карла Цехетнера, — сказал один из них ледяным голосом по–русски.

— Это я, — еле слышно ответил он.

— Вы арестованы по приказу органов НКВД!

Карл Цехетнер ничего больше не сказал. Даже не обернувшись, он последовал за обоими к выходу. Затем мы услышали только шум мотора отъезжающей машины.

Случись это несколько месяцев назад, это вызвало бы большое волнение, поток дискуссий, разговоров и предположений. Теперь, в начале 1938 года, это событие было принято почти равнодушно. Мы не получили никакого объяснения от директора. Имя Цехетнера просто больше не упоминалось. Единственным следствием, этого ареста было лишь то, что многие стали еще осторожнее, чем раньше.

Через несколько дней в спальне «старших» между двумя самыми старшими — им было более чем по 17 лет — возник острый спор.

— Слышали, арестован Р.! Это тот самый, кого мы часто видели в клубе иностранных рабочих, — сказал один из нас, только что вошедший в спальню.

Один из самых старших вскочил, пошел в класс и вернулся со своей записной книжечкой.

— Что ты там делаешь? — окликнул его 17–летний Рольф Гайслер. Он был сыном одного саксонского коммуниста из Пенига.

— А это ты сейчас увидишь, — ответил тот. Он взял свою ручку и тщательно зачеркнул в записной книжке фамилию и адрес арестованного Р., так что ничего нельзя было прочесть. Он пристально еще раз посмотрел на страницу и остался, видимо, недоволен. Он взял бритву и вырезал страницу.

— Надо быть осторожным, — сказал он, как будто извиняясь.

Рольф Гайслер презрительно рассмеялся.

— Ты — мелкий торгаш, жалкий трус. И ты смеешь еще называть себя коммунистом! Таких трусливых мещан, как ты, я просто презираю. Ты никогда не будешь борцом!

— Это не имеет ничего общего со страхом. Это непреложный закон осторожности и бдительности.

Между ними завязался горячий спор. В заключение «осторожный» крикнул моему другу Рольфу:

— Ты подожди, мы еще посмотрим, кто из нас двоих будет первым арестован — ты или я!

После этого несколько необычного разговора в спальне детского дома мы разошлись спать.

Ранним утром, около 4 часов, мы были разбужены громким стуком в дверь. Два человека в штатском вошли в нашу спальню, как к себе домой. За ними стояла с напуганным и потерянным лицом наша ночная дежурная сестра.

— Здесь находится Рольф Гайслер? — громко спросил один из вошедших.

— Да, я здесь, — спросонья ответил Рольф по–немецки, но когда он увидел двух пришедших — повторил по–русски.

— Вы арестованы по приказу органов НКВД, — услышал я вторично стереотипную фразу, которая всегда говорилась при арестах.

— Где ваши вещи?

Рольф Гайслер показал на ночной столик, стоявший рядом с кроватью.

— Есть у вас оружие?

— Но, дорогие товарищи, здесь же… детский дом — вмешалась ночная сестра.

— Вас не спрашиваем.

— Есть у вас оружие? — спросили Гайслера еще раз.

— Нет.

— Хорошо. Укладывайте ваши вещи! Но все, что у вас есть кладите на стол.

За это время мы совершенно проснулись. При последних словах нас охватил страх, так как накануне вечером мы выдумали себе забаву, ведь мы были еще полудетьми; один из нас, хорошо чертивший, изготовил из линолеума штемпель с фантастическими почтовыми и денежными знаками. С помощью этого штемпеля была отпечатана дюжина марок и денег для игры.

В этот момент Рольф Гайслер выложил их на стол. Каждый из нас думал одно и то же: энкаведисты никогда не поверят, что все это сделано просто для игры. Они повернут это дело как раскрытие «тайной организации».

Именно так и случилось. Как только Рольф выложил на стол штемпель и марки для игры, оба энкаведиста обменялись многозначительными взглядами.

Тем временем Рольф Гайслер оделся и уложил в чемоданчик кое‑что из своего белья.

— Прежде, чем идти, потрудитесь написать свою фамилию на каждом листке бумаги.

Один за другим подписал Гайслер все свои письма, школьные тетради, записные книжки и рисунки. Очередь была за маленькими игральными марками–фишками.

Один из нас попытался объяснить:

— Товарищи, это …

— Мы вас не спрашиваем. Замолчите!

Через несколько минут процедура закончилась.

Рольфа Гайслера забрали. Мы снова услышали стук выходной двери, шум мотора. Мы больше никогда ничего не слышали о Рольфе Гайслере.

В то время, как в детском доме происходили аресты, страну снова лихорадили большие процессы. Теперь это был процесс так называемого «право–троцкистского блока». Как число обвиняемых, так и тяжесть приписываемых им Преступлений превосходили все, что было в предыдущих процессах.

Главными обвиняемыми были: известный партийный теоретик Николай Бухарин, член Центрального Комитета и Политбюро с 1917 года, главный редактор «Правды» и многолетний член Исполнительного Комитета Коминтерна, и старый большевик Рыков, народный комиссар внутренних дел в первом советском правительстве 1917 года и председатель Совнаркома СССР после смерти Ленина. По мере восхождения Сталина к власти Рыкова все время оттесняли на задний план и, наконец, деградировали до наркома связи. Но и с этого поста он был снят 27 сентября 1936 года без всяких объяснений, после чего о нем ничего не было слышно.

Особенным парадоксом было то, что на скамье подсудимых сидел бывший глава НКВД Ягода, который раньше сам инсценировал подобные процессы. Он был смещен со своего важного поста наркома внутренних дел еще осенью 1936 года и назначен наркомом связи после Рыкова. Этот пост вообще считался в то время первой ступенью к аресту. В апреле 1937 года было сообщено о его снятии со злополучного наркомата, а когда в середине мая появилась маленькая заметка, что имя Ягоды снято с железнодорожного моста между Волочаевском и Комсомольском, каждому пионеру стало ясно, что многолетний глава НКВД и генеральный комиссар государственной безопасности арестован. Теперь, в марте 1938 года он оказался в роли обвиняемого.

Кроме того, на скамье подсудимых сидели три бывших народных комиссара и три наиболее известных медицинских светила. В числе них — профессор Плетнев, тот самый, которого в июне 1936 года обвинили в изнасиловании одной советской гражданки и в том, что он прокусил ей грудь. Однако на этом процессе это дело не упоминалось. Теперь Плетнев обвинялся в том, что он в сообщничестве с профессорами Левиным и Казаковым убил, по распоряжению Ягоды, писателя Максима Горького, бывшего главу НКВД Менжинского и члена Политбюро Куйбышева.

Остальные обвинения также далеко выходили за рамки предыдущих процессов. Подсудимые обвинялись в организации заговора против Ленина, еще в 1918 году, и в шпионской деятельности в пользу иностранных разведок с начала двадцатых годов. Они будто бы вели переговоры с фашистской Германией об отделении Украины от СССР, а с Японией об уступке ей дальневосточных областей. Кроме того, их целью было отдать Польшу Белоруссии (? – Д. Т.), среднеазиатские республики — Великобритании, а Грузию, Армению и Азербайджан тоже отделить от СССР, так как обвиняемые стремились к расчленению Советского Союза и восстановлению господства помещиков и капиталистов.