- Я тебе не верю, - зарыдала я, - отпусти меня!

- Не пущу, - он впился мне в губы страстным, грубым поцелуем, стянул сиреневый шарф, и его губы переместились на шею.

- Отпусти, я сказала! – рявкнула я, и вонзила каблук ему в

ногу.

- Совсем с ума сошла? – заорал он, - что ты вытворяешь? – а я запрыгнула в машину, дала по газам, и укатила.

Приехала домой к родителям, и в слезах бросилась к ним на

шею.

- Вика, что с тобой? – испуганно спросил папа, - ну, перестань плакать. Расскажи, что случилось.

Выслушав меня, маман прижала меня к себе, и воскликнула:

- Мне твой Митрофан никогда не нравился. Я почему-то не

удивлена.

- А я уверен, что всему есть объяснение, - заявил папа,-

попроси Максима объяснить всё.

- Нечего объяснять! – категорично заявила маман, - ты разведёшься с этим уродом, и выйдешь замуж за Диму. Иди в свою комнату, я отведу тебя, - она обняла меня за плечи, и увела наверх.

Я переоделась в халат, и уснула. Проснулась, и увидела на своей подушке букет белых и малиновых роз, а рядом Максима.

- Чего тебе? – безжизненным голосом спросила я.

- Нам нужно объясниться, - вздохнул он, - я занимаюсь в свободное время частным сыском, мне несколько раз попались очень денежные клиенты, вот откуда деньги на машину, и на подарок тебе.

- Ты правду говоришь? – прошептала я.

- Конечно, дорогая, - воскликнул он, - а ты решила, что я взяточник. Мне, конечно, изрядно отравляет жизнь тот факт, что я завишу от тебя, но на взяточничество я никогда не пойду.

- Милый, - прошептала я, - сделай одолжение, запри дверь.

- У тебя все мысли в одном направлении, - ухмыльнулся он, но дверь запер.

Утром мы уехали от родителей, маман, правда, жутко ругалась.

- Вика, я так надеялась, что между вами всё будет кончено, - воскликнула она сердито.

- Даже не надейтесь, что я так просто отступлюсь от любимой женщины, - воскликнул Максим.

- Послушайте, Михаил...

- Внимательнейшем образом слушаю вам, милая тёщенька, - прищурился Максим.

- Не смей называть меня тёщенькой! – заорала маман так, что

стёкла в окнах жалобно звякнули, - чёртов мент! Сволочь

легавая!

У Максима по лицу заходили желваки, он дёрнулся, и каким-то странным голосом сказал:

- Когда-нибудь я вам отомщу за всё, - воскликнул он, - учтите, у меня в руках всё-таки власть.

- Не смей мне угрожать, ищейка!

- А вы наглая, самовлюблённая дура! – заорал Максим, а у

меня челюсть с салазок соскочила от неожиданности, - породистая стерва! А вам, Леонид Филиппович, я от всей души сочувствую, с такой отвратительной особью жизнь прожить!

- Максим! – ошарашено проговорил папа.

- Вы меня простите, но я сказал правду, - буркнул Максим.

- Значит, я стерва? – маман встала с места, и упёрла руки в боки.

- Редкостная стерва! – выпалил Максим.

- Я стерва! – повторяла маман сдавленным голосом, и хватала воздух ртом. Чувствуется, ей не хватало слов, чтобы отбить выпад.

- Перестаньте! – подскочила я, - Макс, извинись перед мамой.

- Я? Перед этой крокодилицей? – прищурился Максим, - да она только и делает, что отравляет нам жизнь! Я вам до сих пор слова плохого не сказал! За что вы меня так невзлюбили? Потому, что любите Глеба Никифоровича, и хотите, чтобы Вика была с Димой? Решили, если вы без ума от его отца, то ваша дочь должна обожать его сына? – и я увидела, как у папы вытянулось лицо, и схватила мужа за руку.

- Макс, не надо, - но его уже понесло.

- Вы с привычным вам эгоизмом решили, что любимой дочери будет хорошо с сыном человека, которого вы любите? А о её чувствах вы подумали? Может, она не такая, как вы, и этот мачо ей не нравится? Может быть, ей нравятся другие мужчины? Если вы так любите дочь, то должны понимать, что ей хорошо с любимым мужчиной!

Маман с размаху плюхнулась на стул, папа переводил

ошеломлённый взгляд с меня на Максима, потом на маму, и за столом воцарилась неприятная тишина.

Неизвестно, чем бы это закончилось, но в этот момент со

второго этажа сбежали Аришка и Яна, как всегда, с шумом и гамом.

- Ой, Вика, привет, - воскликнула Яна, тряхнув светлым хвостом.

- А чего вы какие странные? – спросил Ариша, хватая со стола

булочку.

- Полный порядок у нас, - звенящим голосом проговорила

маман, - а с вами, Матвей, у меня будет отдельный разговор, -

покосилась она на Максима.

Всё-таки она неисправима!

- Упёртая корова! – выпалил Максим, выдернул меня из-за стола, и выволок на улицу.

- Макс, милый, ну что ты наделал? – воскликнула я.

- Ничего особенного, всего лишь высказал этой самовлюблённой стерве всё, что думаю, - огрызнулся мой любимый, и закурил сигарету.

- Представляешь, что сейчас будет? – простонала я, - они с

папой переругаются.

- Извини, я, наверное, и в самом деле перегнул палку, но она меня так достала, - он заключил меня в объятья и стал страстно целовать.

На меня сразу же мягкость какая-то напала, и я прильнула к нему.

- Во дают! – услышала я весёлый голос Яны, - и не стесняются!

- А чего стесняться? – засмеялась я, поворачиваясь, - мы всё-таки женаты.

- Мы подростки, а демонстрация интимных сцен лицам, не достигшим совершеннолетия, расценивается, как растление, - выдала Яна.

- Милая, - улыбнулся Максим, - ты немного неверно трактуешь эту формулировочку. А вернее, не к месту. Мы были одни, и на ваше присутствие не рассчитывали, это, во-первых, во-вторых, поцелуй не считается развратом.

- Правда? – хихикнула Яна, тряхнув светлым хвостом, - вообще-то, да, поцелуй не разврат. Скромный поцелуй, а вы целовались как... Не буду выражаться, пожалуй. У вас там

языки не перепутались?

- Яна! – вскрикнула я.

- А в-третьих? – воскликнула я вдруг Яна.

- Что, в-третьих? – поднял брови Максим.

- Вы что-то там формулировку совращения говорили.

- А, просто эта формулировка направлена на конкретное лицо в отношении другого конкретного лица. А вас и поблизости не было, когда мы стали целоваться. Ты подрасти сначала, - усмехнулся Максим, улыбаясь, - а потом говори о поцелуях.

- Вика, ты должна меня спасти, - заявила Яна, - я сегодня прогулять хотела, но потом думаю, ты можешь меня спасти.

- От чего? – насторожилась я.

- От Салтычихи, - вздохнула Янка.

Салтычиха – классная руководительница класса, в котором учится Яна. Это очень полная дама, но невероятно занудная.

Она пожилая, видала ещё советские времена, и душой осталась там.

Один раз я, увидев дневник Яны, и, любопытства ради, заглянув в него, обнаружила, что у неё по русскому и литературе в графе – оценка – стоят одни двойки.

Возмущению моему не было предела, и я налетела на племянницу.

- Яна, что это такое? – воскликнула я, - почему ты так отвратительно учишься? Твоя мать в курсе?

- Нет, - хмуро ответила Яна, - а ты не выдавай меня, а то карманных денег я месяц не получу.

- С какой стати я должна молчать? – возмутилась я.

- Представляешь, эта дура Салтычиха сказала, что всякий раз, как я появлюсь в джинсах, она будет ставить мне « лебедя ».

Дубина!

- Чем ей не нравятся джинсы? – опешила я, - хотя, я, конечно, не люблю джинсы, и вообще, брюки, но сейчас это модно.

- Она дура! Кретинка эфиопская! – рявкнула Яна, - она ставит двойки всем, кто приходит в джинсах, только от меня она этого не дождётся.

- Яночка, милая, но ты же понимаешь, что, когда придёт конец полугодия, тебе будет несладко? – воскликнула я.

- Понимаю, но я слушаться её не собираюсь.

- Янк, у меня грандиозная идея! – воскликнула я, - я куплю тебе

диктофон, допотопный, и ты включишь его в классе. Можешь даже устроить скандал, надо, чтобы на диктофоне были её слова, что двойку она тебе ставит не за неуспеваемость, а за

джинсы...

- Вика, ты супер! – завизжала Яна, бросаясь мне на шею, - у меня, кстати, есть диктофон, суперский, « мптришный ».