Собранные данные давали основания для ареста начфина, но сверху поступило указание не трогать его, а дело Круглова срочно переслать в Москву. Вскоре в штаб фронта пришло распоряжение: «Откомандировать интенданта 1 ранга А. П. Круглова в Управление кадров Наркомата обороны для получения нового назначения».

Интендант выехал в Москву, где и был арестован. Через некоторое время особый отдел фронта был поставлен в известность, что арестованный является крупным агентом абвера, который воспользовался документами честного советского патриота Александра Петровича Круглова, замученного в застенках гестапо. Внедрившись в штаб, шпион должен был выяснять оперативные и стратегические планы советского Главного Командования.

Но и тут карта абвера была бита. Надежность советской контрразведывательной службы, бдительность наших людей не дали возможности шпиону распустить свои щупальца. Очередной агент абвера, на которого вражеская разведка делала большую ставку, провалился.

Ответный удар

К концу 1941 г. значительно улучшились позиции особого отдела Юго-Западного фронта в тылу противника. Особенно много для этого потрудились работники подразделения, которым руководил опытнейший чекист, обаятельный человек и чудесный товарищ капитан государственной безопасности Борис Всеволодович Дубровин. Поначалу даже не укладывалось в голове, как это в суматохе отступления можно было провести такую сложную и кропотливую работу. Но эту задачу Дубровин и его сотрудники выполняли с непоколебимым упорством.

Как всегда, чекисты ощущали в своей работе направляющую силу и всестороннюю помощь партийных органов. По рекомендации обкомов и горкомов партии они подбирали надежных людей и оставляли их на территории, захваченной гитлеровцами, или же посылали их туда через линию фронта. Этот кропотливый и ответственный труд вскоре стал окупаться.

Сотни наших разведчиков, работавших за линией фронта, ежеминутно рискуя жизнью, добывали важнейшие сведения о деятельности гитлеровской разведки и контрразведки, планах немецкого военного командования, режиме, устанавливаемом оккупантами на захваченной ими территории, их карательных и административных органах и предателях, которые пошли в услужение к фашистам.

…Когда гитлеровские танковые соединения рвались к Белгороду и эвакуация государственных учреждений, предприятий и населения была в разгаре, учитель Степан Лукич Самойленко внешне никаких признаков беспокойства не проявлял. Единственной его уступкой грозному времени был погреб, который он выкопал в садике, за домом, где вместе с женой пережидал бомбежки и артиллерийские налеты.

У директора школы остался очень неприятный осадок после беседы с учителем немецкого языка. Немногословный Самойленко коротко сообщил ему, что, взвесив все «за» и «против», они с женой решили на восток не уезжать. Детям нужно учиться независимо от того, кто в данный момент будет находиться у власти, а они с супругой учителя и по профессии, и по призванию. Директор не удержался и резко заметил, что это похоже на капитуляцию. Самойленко пожал плечами и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Мало кто из соседей и сослуживцев знал, что Самойленко был уроженцем Поволжья. Там он вырос, там изучил язык и в институте лишь отшлифовал свои знания до совершенства. Родители его до сих пор жили в небольшом приволжском селе, куда, кстати, он ещё в самом начале, войны отправил своего шестилетнего сына.

Из возмутительного поведения учителя немецкого языка директор школы тайны не сделал, и теперь супруги Самойленко нередко ловили на себе презрительные взгляды знакомых, а бескомпромиссные мальчишки начертили на дверях учительского дома разлапистую фашистскую свастику.

Пришли гитлеровцы, и город на некоторое время будто бы вымер. Один Самойленко не изменил своим привычкам. Утром, как обычно, он уложил тетради в потертый кожаный портфель, и неторопливой походной направился в школу. Казалось, он не обращал никакого внимания ни на танки, ни на гитлеровских солдат, заполнивших улицы города, ни на фашистский флаг, вздернутый над входом в бывший горсовет. Для него ничего не изменилось.

В школу, правда, в то утро ему попасть не удалось – ее заняла под казарму проходящая эсэсовская часть. Выброшенные из классов парты валялись во дворе, а в окнах гоготали довольные солдаты, показывая пальцами на одинокую фигуру учителя, в растерянности стоявшего перед двумя верзилами часовыми. Постояв так некоторое время, он под улюлюканье эсэсовцев отправился домой.

Когда Самойленко вызвали в немецкую комендатуру и предложили сотрудничать с оккупационными войсками, он почти слово в слово повторил гестаповскому офицеру то, что говорил несколько дней назад директору школы. Но штурмфюрер оказался человеком настойчивым.

– Если вы думаете, господин Самойленко, что ваш ярко выраженный нейтралитет при Советской власти сыграет вам ту же службу и сейчас, то вы глубоко ошибаетесь. Фатерлянду нужны активные и убежденные борцы, а не слизняки, осторожно выжидающие, чья возьмет.

– Я очень хотел бы быть полезным, но моё здоровье…

– Мы дадим вам возможность делом доказать свою лояльность Германии. Мы назначим вас директором школы, где будете учить детей по нашим программам. И время от времени вы, возможно, будете выполнять обязанности переводчика у нас. Мне нравится ваше произношение и… ваша биография. Видимо, ваши заволжские друзья были действительно из очень хороших немецких семей.

Примерно сутки спустя, ночью, радисты абвергруппы при штабе 39-го армейского корпуса перехватили загадочную радиограмму: «Дон», «Дон», я – «Хорол», «Хорол». Ухожу на запад по первому варианту. Дорога безопасная. Жду указаний».

А когда эта радиограмма оказалась на столе Б.В. Дубровина, он не смог скрыть радости. Самойленко начал вживаться в «новый порядок». Подлинная биография учителя оказалась надежнее любой легенды. Так на строго секретной карте, к которой в особом отделе имели доступ лишь немногие начальники, появился новый кружок… Самойленко включался в активную борьбу.

…Приказ гитлеровцев, новое назначение и даже ночные вызовы в гестапо в качестве переводчика почти ничего не изменили в домашнем укладе супругов Самойленко. Жили они тихо и замкнуто. Надежда Григорьевна ввиду теперешнего «высокого положения» мужа бросила работу, и круг их знакомств сузился до предела. Лишь изредка супруги обменивались визитами с соседкой, одинокой пожилой женщиной, в прошлом тоже учительницей, которая по безмерной доброте своей пыталась хоть как-то оправдать некрасивое поведение Степана Лукича. Но и ей это семейство стало в тягость, когда супруги Самойленко буквально зачастили к ней на вечерние чаепития. Началось это после того, как у Клавдии Ивановны, так звали соседку, поселился артиллерийский офицер из штаба корпуса Конрад Гюнтер. Самойленко понимал, что поступает рискованно, что его навязчивость может показаться гитлеровцу подозрительной, но шел на это сознательно.

Конрад Гюнтер явно заслуживал самого пристального внимания. Ещё при первом знакомстве он выразил большое удовлетворение от того, что вновь оказался в педагогическом окружении. О себе сказал, что он тоже учитель, преподаватель математики. На службу в вермахт призван уже после того, как «Гитлер начал войну с Советским Союзом». Конрад на слове «Гитлер» сделал ударение, видимо давая понять, что для него лично Гитлер и Германия далеко не одно и то же. Не мог Самойленко не обратить внимания и на другую важную деталь. Все без исключения немцы, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться, о главе третьего рейха отзывались куда более почтительно. Если не «великий фюрер Германии Адольф Гитлер», то уж, по крайней мере, «наш фюрер». А тут без всяких церемоний – Гптлер. Само по себе это уже было крамолой.

Отметив всё это про себя, Степан Лукич не мог не поддержать предложения Конрада позабыть о грани, проведенной между ними войной, и поддерживать дружеские отношения, как это надлежит коллегам.