В конце концов, дядю Альфонсо вполне можно было пожалеть, если учесть, какие несчастия преследовали его жизнь.

Кабинет был большой, может, слишком большой комнатой, отделанной темным деревом, которое блестело, как полированный металл; вглядевшись внимательнее, посетитель замечал, что там много мебели, но, если не разглядывать, а просто идти по ней, она казалась заброшенным и пустым залом. Вероятно, такое впечатление складывалось из‑за ее размера. В глубину, в самый темный угол, втиснулся большой письменный стол, украшенный резными изображениями битв Александра Великого; он весь был завален бумагами, почти покрывшими телефон и распятие позеленевшей бронзы. В противоположном углу, напротив большого зеркала, висевшего на стене, находился руль одного из кораблей, разбитого у берегов коварного Альбиона; на этом руле со временем по очереди повиснут, словно распятые, все три огромных полосатых кота, и никогда не станет известно, кто и зачем совершит это жертвоприношение, да еще такое злодейское. Над зеркалом, почти под самым потолком, в раме эбенового дерева висе ла карта Хуана де ла Косы[32]. Кроме того, по всей комнате были наставлены столики, лампы, выцветшие, потертые кресла и маленькие скульптуры из яшмы и алебастра, какие‑то высохшие растения, стеклянные пепельницы, всегда сверкавшие чистотой. С потолка, покрытого сложными лепными украшениями на мавританские мотивы, свисали две люстры — естественно, всегда зажженные. Стены большей частью занимали полки, забитые книгами, а оставшееся пространство закрывали два портрета, Франко на поле битвы и Гитлера, и бесчисленное количество эстампов с изображениями кораблей всех времен и всех типов. Наконец заметим, что там был радиоприемник, проигрыватель и огромный телевизор — один из первых в Испании, когда о них почти никто и понятия не имел. Примерно такова была берлога, в которой всемогущий Альфонсо медленно пожирал сам себя до самой смерти, не нанося, однако, урона своей власти.

Упомянув о руле в кабинете, о карте Хуана де ла Косы и о многочисленных изображениях кораблей, заполонивших стены, необходимо сказать о том, что было, помимо нерожденного сына, наибольшей известной неудачей Альфонсо, то есть о его призвании военного моряка. Наверняка тоска о море заполняла большую часть времени, которое он проводил в этой комнате. По утрам, очень рано, он брался за руль и, вглядываясь в безбрежные океанские просторы, отраженные в зеркале, маневрировал, уточнял румбы, путаясь в терминологии, о которой не имел ни малейшего понятия. Время, минута за минутой, проходило в подобных занятиях. Так силен был в нем этот комплекс, что одно время не только он сам носил капитанскую форму, но и повелел слугам одеваться матросами, указав им обязанности, которые они обязаны были исполнять на борту дома — корабля. В конце вахты мореплаватель садился к столу и записывал в бортовой журнал события дня. Эта тетрадь в черной пластиковой облояске оказалась одной из немногих вещей, спасшихся от катастрофы, и попала ко мне после окончания решающей бури, которая и вызвала кораблекрушение. Читая эти, на первый взгляд бессмысленные, страницы, понимаешь, что в черной тетради заключепо все, все происшедшее за эти годы отражено в рей, иногда прямо, а иногда в метафорах, однако не слишком сложных. Надо отметить, например, внимание, уделявшееся таким датам, как 1 апреля 1949 года, когда франкистская Испания праздновала десятилетие победы, или день, когда русские возвели стену, разделившую Берлин, чему, по утверждению Альфонсо, были явные предзнаменования — накануне, по его словам, на руле оказался первый дохлый кот; день, когда он проявил беспокойство по поводу отсутствия преемника, понимая, что когда‑нибудь и сам умрет, и потому подумал усыновить ребенка из сиротского приюта — ведь нельзя же признать свое бессилие и допустить, чтобы все перешло его придурковатому брату Либерио или сыну Матиаса, странному мальчику, который не перестал ему нравиться и который, возможно, ненавидит его, хотя никогда и не говорит об этом; и последняя, отмеченная в тетради, дата — день смерти Франко, которую он расценивал с удивительной точностью как предвестие собственной кончины. После этой заключительной записи Альфонсо, казалось, просто ждал смерти.

Иногда по вечерам в кабинете собирались друзья, чтобы помолиться или по определенным дням послушать по радио речи каудильо, а затем обсудить их, так как в них всегда было что‑то такое, о чем можпо поговорить. В таких случаях, успокоив свою совесть, они нередко заканчивали вечера настоящими оргиями с песнями и выпивкой, и мы постепенно привыкали к тому, что сеньору Вальмаседа, совершенно пьяную, приходилось провожать домой не менее пьяным священнику или полковнику. В таком же состоянии покидали собрание монах, Педро Себастьян и, в тех редких случаях, когда он присутствовал, человек с разноцветными глазами. Дядя Альфонсо единственный оставался трезвым, никаких пороков за ним не знали — ведь пороки притупляют мыслительные способности, а ему приходилось всегда поддерживать их па должном уровне, чтобы справляться с огромным количеством дел, которыми он всегда был завален. Часто говорили, будто дядя Альфонсо не знает устали и воля его несгибаема. И потому нередко в его кабинете свет горит всю ночь напролет, что и было неопровержимым доказательством всего вышеизложенного. Правда, другие говорили, что, наперекор сложившемуся мнению, дядя Альфонсо напивается ежедневно, в одиночестве или вместе со своим рабом — легионером, хотя надо отметить, что никто и никогда не мог этого утверждать. Но конечно, по естественному ходу событий все это однажды начало меняться, количество действующих лиц — сегодня донья Энрике- та, завтра священник, потом один кот, потом другой — стало сокращаться, пока Альфонсо не остался в одиночестве. В таком одиночестве, что не в состоянии был даже добиться общества Педро Себастьяна, который вел роскошное свинское существование, с ленивой наглостью присвоив кресло хозяина в столовой и кровать в главной спальне для своих гнусных любовных приключений с несчастными служанками; вполне понятно, что прекратить все это было некому, так как даже Сегунду такие пустяки не волновали.

В связи с недоказанными слухами о том, что он напивается в одиночку, говорили также, будто бы иногда по воскресеньям, с утра, когда Клара входила к нему, чтобы приготовить все к приходу священника, служившего мессу, она находила Альфонсо спящим на полу, по нему ползали черные пауки и в первый раз она подумала, что он умер и труп уже разложился, так как его впд и запах в комнате производили именно такое впечатление.

Дела не всегда шли гладко, так как, помимо нескольких плохих урожаев вследствие засухи или других стихийных бедствий, конфликты следовали один за другим, особенно в сороковые годы, когда еще многие крестьяне не поняли происшедших перемен, а в этом ничего хорошего не было — люди беспокоились, чего‑то просили, требовали, а потом даже начинали угрожать и переходили к борьбе, как то было в случае, когда управляющему — об этом уже упоминалось — грозили смертью и не раз покушались на него, так что вынудили его принять — по совету хозяина, отдававшего приказы единолично, и это надо иметь в виду для полного понимания дела, — решительные меры, дабы избежать революции, результаты которой никому заранее не известны, так как хотя и нельзя думать, что поденщики могут одержать верх, но в мутной воде все что‑то теряют.

Дело состояло в том, что по решению Альфонсо фонтан на площади в деревне, входившей в его наследственные владения, начал извергать вино из всех четырех труб в день его свадьбы. Он хотел, чтобы таким образом жите‑ли деревни тоже участвовали в торжествах по поводу столь счастливого события. Удивление было не маленьким, да и разговоров хватало. Но потому, что голод был силен, а желание забыться еще сильнее, люди стали требовать вина, и надо было видеть, какое веселье и опьянепие охватило их, и в конце концов они объединились. Многие мужчины и дети, от слабости не способные перенести даже запаха вина, стали валиться на землю, где большинство так и проспало всю ночь. В шуме прозвучало несколько чувствительных «ура» в честь ВСТ и НКТ[33], но на них не обращали внимания, и гражданские гвардейцы, улыбаясь, притворились глухими. Одни плясали, другие плакали, третьи хотели умереть тут же, у фонтана, и просили, чтобы их не трогали, пока они не лопнут. Раздавались также «ура» в честь Альфонсо и управляющего, который вместе с семьей с удовольствием наблюдал это зрелище, стоя на балконе своего дома.