В это самое мгновение тихонечко скрипнула дверь, и мы увидели, как полицейский — ну ясно, не кто иной, как кум Сардина, — просунул в щель свое нюхало, но дальше не пошел. Увидеть нас он не мог: мы уже проскочили в исповедальню, но в тот же момент нас снова стал мучигь этот гадский смех. Сардина пошарил немного глазами и отчалил, прикрыв за собой дверь. Мы еще немного посидели, чтобы он ушел подальше — он ведь мог вернуться и снова сунуть нос, с него станется, — а тем временем почали вторую бутылку, которая пошла так же легко, как и первая, и тоже была, наверное, с каким‑то секретом — иначе от чего бы нам каждый раз становилось так легко на душе?

— Это у них называется «полночная ектенья» — так молятся только ночью, — сказал Окурок, который всегда все знал.

Мы еще подождали, а потом высунули головы посмотреть, можно ли выходить. И вот тут‑то растреклятый смех совсем нас одолел, но в этот раз ведь была причина: мы увидели, что эти господа уже не стояли на коленях, а почти лежали, упираясь головой в пол и задрав кверху задницы, и выводили все вместе какое‑то песнопение, будто мычали хором себе под нос.

У Окурка первого вырвался этот его смешочек потаскушки, который тут же — слишком долго его сдерживали — разросся до куриного квохтанья. И как будто от этого фырканья у нас двоих прорвало запруду, и — боже ты мой! — это был такой взрыв хохота, такой рев и гогот, что у меня скоро закололо под ложечкой, просто не было сил вздохнуть; и от этого смеха, да еще от выпивки мы едва- едва смогли сдвинуться в сторону двери. И будто мало было всей этой погибели на нашу голову, так нет — Клешня, который при всем своем скотстве был еще и большой пердун, подбегая к двери, пустил одну из своих длинных скороговорок, которые заканчиваются громовым раскатом, — вы уж извините, ежели что не так сказал…

— Дайте уж посмеяться, сеньор, ведь что‑то забавное могло же мне вспомниться из всего мерзкого и грустного, что случилось в ту паскудную ночь.

— Ну какие ж вам еще факты, сеньор? Все факты — они тут, один к одному, и именно так, как произошли. Конец им был такой, как есть, потому что раньше произошли все другие факты, а если бы не произошли, то и конец был бы другой. Суть‑то здесь в том, что каждое из наших дел в эту ночь было не такое, как обычно бывает во время гулянок: так‑то ведь все больше проказы да глупости, которые можно исправить… А мы делали все так, как будто не понимали, что происходит, — я, во всяком случае, — но чтобы в конце концов уже ничего нельзя было исправить. Словно мы запирали за собой одну за другой все двери и выбрасывали ключи; словно и не собирались оглядываться назад; словно намеренно шли к своей погибели.

— Что касательно нашего «дела», как вы говорите, так вот: когда мы вышли из церкви, то прошли совсем немного и остановились, чтобы отсмеяться, потому как смех нас уже душил, а потом дошли до Королевского Фонтана, и там мы, извините за выражение, помочились в бассейн. И вот тут‑то и было — ия рассказываю об этом, потому что потом оно себя оказало, — что Клешня стал говорить, обращаясь, с вашего позволения, к тому, что он держал в руке да при этом еще и ласкал: мол, «без работы не останешься», и «гулянка без женщины — не гулянка», и, мол, «потерпи немного» — и всякие другие глупости, так что мне даже стыдно было слышать такое от взрослого мужика, хотя надо понимать, что у пьяных еще и не то бывает.

Значит, тут и было, что Клешня опять уперся: вот вынь да положь ему пойти еще раз посмотреть красивую и загадочную эту жену господина де Андрада… И ни я, ни Окурок не попытались выбить эту дурь из его головы. Мы уже знали, что Клешпя — он такой. Капризный — как ребенок, и если что взбредет в башку, то ему нужно во что бы то ни стало этого добиться, хоть всю жизнь на это положить. Но что верно, то верно: другого такого бесстрашного парня я в жизпи не встречал.

— Да — да, сеньор, ладно. Как вы скажете, лишь бы только меня оставили здесь и не отводили в участок. Вот уж чего не надо!..

— Да нет, что вы, что вы… Даже если помереть здесь с голоду! И потом, разве тут до еды человеку?.. Разве что глоточек красного, чтобы чуть — чуть подбодриться…

— Большое спасибо, сеньор, большое вам спасибо!

ГЛАВА IV

— Нет, сеньор, когда началась эта свалка в трактире Рыжего, мы уже вышли оттуда. Потом мы остановились неподалеку — посмотреть, что там творится, но так, чтобы пас самих не видели.

— Да, мы видели, как выносили Саморано раненого; и видно было, что лицо у него в крови. Потом вывалили все кучей, с палками и ножами, и еще продолжали драться.

— Нет — нет, сеньор, лучше я вам это расскажу в другой раз… Достаточно мы увязли сами, чтобы еще валили на нас и то, чего мы не делали… Деньги мы все проиграли в «семь с половиной», а втянули нас в игру колбасники из Масиде — большие жулики, так и рыщут по ярмаркам со своими краплеными картами. Я это сказал Клешне, но он и слушать не захотел…

— Откуда же мне знать их имена? Я и то, что говорю, знаю только от ребят из Рибейриньо, которых я там встретил.

— Нет, и этих не знаю как зовут… Знаю, что они из Рибейриньо, потому что я их видел там, в трактире Пономаря.

— …Ну а мы вернулись в город. Мы поднялись по Тривес- ской дороге и пошли по боковой улице, никого так и не встретив… У Клешпи эта самая блажь все сидела в голове, и даже пуще прежнего он загорелся, когда мы остались без денег.

— Полагаю, что пет, но не поручусь. Кто знает, что у Другого творится в душе! Сначала‑то казалось, что все, что ему надо, — это снова увидеть ту красивую барыню. Может быть, потом, когда все так повернулось…

— Сеньор, прошу вас — не надо говорить за меня то, чего ^я не сказал… Я сказал, что мы остались без денег, и только; и что, возможно, поэтому ему вновь пришло в голову Пойти еще раз к дому де Андрада. А окажись мы в выигрыше — и, может быть, ему взбрело бы в голову что — ни — будь другое… я так думаю, но ведь я‑то не сидел внутри него, так что откуда мне знать?..

Так вот, дошли мы до Главной площади и тут услышали, как куранты собора бьют три часа утра. Все крыши и мостовые заиндевели, и лужи снова замерзли, и в лунном свете все блестело как стеклянное. Когда мы проходили по Прошпекту, то еще видно было мерцание в той стороне, где имение Кастело, и мне от этого стало очень не по себе; я ведь уж было забыл — или, во всяком случае, не думал об этом. А тут вспомнил — и сразу душно стало, и захотелось уйти от ребят, и сделать что‑нибудь… не знаю что. Но Клешня не давал времени подумать. Вот так бывало всегда, когда его заносило… Он шагал впереди нас очень решительно и не говоря ни слова, и мы шли за ним — без всякой охоты, если обо мне говорить, но все равно шли, будто бы он шел не впереди, а сзади и подталкивал нас.

У меня уже не было сомнения, что эта новая глупость, которую мы сейчас сотворим, снова вызовет у меня «задумку» во всем теле; я так и чувствовал, как она поднимается у меня из глубины груди, как всегда перехватывая дыхание, перебивая и рассеивая по ветру все мысли. Уверяю вас, сеньор, что это — как столбняк, как помрачение, как черная мгла, что заполняет всю голову, и уж не знаю, как еще сказать… Во всяком случае, со мной это происходило еще мальчишкой, хотя мне и не приходило тогда в голову назвать это «задумкой»; а кончалось это всегда обмороком, как будто я просто засыпал… И хотя когда я приходил в сознание, то бывал весь избитый, а то и израненный — мне ведь и пальцы сжимали тисками, и язык вытаскивали наружу, чтобы я им не задохнулся, — все же потом я чувствовал приятную слабость во всем теле, будто проснулся от долгого — долгого сна, а еще через некоторое время даже не помнил, что произошло… Но теперь…

Одно было ясно: увязли мы по самые уши, и делать нечего — только положиться на авось и шагать дальше. Теперь я даже желал, чтобы что‑нибудь случилось. Когда то, что происходит вокруг, обрушивается на меня всей тяжестью, оно может задавить то, что происходит во мне самом. «Задумка» всегда подстерегает момент, когда я останусь один, чтобы обрушиться на меня со всей яростью. И прогнать ее можно только так: я делаю вид, что не замечаю ее, и иду туда, где люди, и делаю все что угодно, лишь бы то, что снаружи, пересилило то, что внутри. И все же она всегда рядом: подкрадывается лисьими лапками, мягко, бесшумно, а потом вдруг схватит и начнет терзать, и все мешается в голове…