— Вернусь, когда получу бетон!

— Вы его не получите. Ясно! О тряпках небось думаете, как бы заработать побольше? Я же руководствуюсь общими интересами стройки. У меня график…

— У вас график, — еле сдерживая себя, сказала Лена, — а у меня незаконченный блок. И под срывом обязательство нашей комсомольской. Вам понятна эта ответственность? Вы и сам, верно, комсомолец.

— К вашему сведению — секретарь комсомольской организации, — с достоинством произнес Тимкин, — но сейчас я — дежурный диспетчер. — Он встал, засунув маленькие руки в карманы брюк. — Вы свободны!

— Знаете, мой дорогой, вы не секретарь и не диспетчер, а бюрократ! Правда, едва вылупившийся.

Не слушая, что кричал ей Тимкин, Лена схватила телефонную трубку, вызвала диспетчера стройки.

— Что это получается? — горячилась она. — Нас подняли в воскресный день, а теперь мы сидим сложа руки. Ах, не вы подняли? Но какая разница — вы или ваш сменщик? Откуда говорю? С бетонного. Передать Тимкину?.. Держите! — Лена сунула трубку Тимкину. Он начал было возмущаться, но смолк, а потом трижды повторил: «Понятно».

— Ну что? — с надеждой спросила Лена.

Тимкин помедлил минуту и только тогда подошел к письменному столу, включил микрофон, сухо и обрывисто проговорил:

— Десять машин под раструбы бункеров. Маршрут — шлюз. Блок — триста десять.

Лена повернулась к двери. Она не расслышала, как крикнул ей вдогонку Тимкин: «Мы еще с тобой поговорим!» Она мчалась вниз по железным ступенькам бесконечно длинной лестницы и на каждой переходной площадке, с которой открывался вид на залитую огнями стройку, слышала перекрывающий все остальные звуки голос репродуктора:

— Маршрут — шлюз. Блок — триста десять. Маршрут — шлюз…

Глава вторая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Весь понедельник Лена и Катя просидели дома. С утра они отсыпались, а когда встали, пришло время готовить обед. Катя принесла из буфета рыбные консервы, раздобыла у подруг несколько картофелин и луковицу.

— Сварим уху. Лучше, чем столовский суп хлебать. Один момент — и пожалте за стол.

Лена не отозвалась. Ей было совершенно безразлично, каким будет обед. Пусть бы даже его не было совсем. Есть не хотелось. Даже разговаривать, двигаться и то не хотелось, а чистить картошку было невмоготу: руки, все тело стали тяжелыми и плохо подчинялись ей, как будто бы и не проспала шесть часов подряд.

Она все же села к столу и взяла нож.

— Ты чего, все равно что спишь? — удивилась Катя. — Еще выспимся вдоволь — не на работу. Еще в кино сбегаем или в клуб.

Идти им никуда не пришлось. К вечеру Лену начало знобить. Она легла в постель, накрылась халатом и съежилась под ним, поджав ноги. Катя укутала ее своим одеялом, а немного погодя положила поверх зимнее пальто.

Теплее Лене не стало.

— Что за напасть такая? Не иначе — вчера на ветру продуло. Вон ведь как круто погода повернулась, — приговаривала Катя. — Хоть бы Нинка скорее из больницы явилась, посмотрела бы тебя. Когда не надо, всегда тут крутится. Ты полежи, пойду гляну, может, пришла.

В комнате слышался едва различимый звук. Должно быть, перегорела электрическая лампочка, а возможно, это дребезжание просто чудилось Лене. Она порою забывалась, и потому время тянулось медленно, а то и совсем останавливалось. Лена услышала, как вошла Катя и села напротив, на свою кровать, проскрипевшую пружинами. Следом за ней появилась Нина. Как всегда невозмутимо спокойная, она манерно прошла вдоль комнаты, задержалась у зеркала в дальнем правом углу и несколько раз провела мизинцем по бровям.

— Хватит смотреться-то, — раздраженно прошептала Катя. — Видишь, она вся дрожит. Жар поднялся… Лен, а Лен, водички выпьешь? С вареньем?..

— Холодно, — ответила Лена и вдруг открыла неподвижные глаза.

Катя поставила стакан, посмотрела на Нину.

— Может, «скорую» вызвать?

— Обойдемся без «скорой».

Нина нащупала пульс, уставилась на крохотный циферблат часов и стала считать удары. Тотчас лицо ее встревожилось.

— Ого!.. Не меньше сорока. Екатерина, принеси-ка термометр. Он у меня там, на трельяжном столике. Ну и устроили вы тут парилку. А воздух! Так и несет дешевыми консервами. Все это долой! — Нина отбросила к спинке кровати пальто и обратилась к Лене: — Ты можешь сесть?

Лена ухватилась руками за край кровати, приподнялась и еще больше задрожала, когда Нина прикоснулась холодными пальцами к ее спине. Першило в горле, дышать было трудно, а Нина все требовала:

— Глубже! Глубже!

У Лены все поплыло перед глазами, и, если бы не стена, она непременно свалилась бы с кровати в жуткую, вращающуюся по спирали пропасть. Страшный сон детства, всегда приходивший во время частых болезней, повторился через много лет, и Лена почувствовала себя беспомощной перед черным вращающимся провалом.

— Плохо мне, — прошептала она сухими губами.

— Куда хуже — двустороннее воспаление легких. Нужны инъекции и стационар. Сейчас я вызову машину. Екатерина, одевай ее. И никаких возражений!

«Никаких возражений… — повторила про себя Лена. — А бригада? Скоро паводок, а там — навигация. К этому времени должен быть готов шлюз. Но ведь никакого шлюза еще не построили. И не собирались строить… „Никаких возражений“. Это сказала Нина. Нина из соседней комнаты. Модница Нинка, как ее называет Катя. А где Катя?..»

Она тихо позвала подругу, но не услышала ее голоса: вращающаяся по спирали пропасть опять уносила ее в нескончаемую глубину.

Очнулась Лена в больнице от прикосновения термометра к подмышке. Было солнечное утро. Весеннее небо голубело за большим трехстворчатым окном. Медицинская сестра в затянутом наглухо халате, совсем молоденькая, моложе, верно, самой Лены, улыбнулась и ласковым голосом пропела:

— С добрым утром!

Она уверила, что Лене здесь понравится: не всегда попадешь в такую новую, современную больницу. Не в больницу даже, а в больничный городок среди старых сосен. Она щебетала без умолку, настраивая Лену на веселый лад, — хотела, чтобы та поверила в скорое выздоровление.

Но эта уверенность не пришла к Лене ни в первый, ни в следующие дни. Лекарства помогли одолеть болезнь. Лене стало лучше, но недомогание, неизменно сопровождавшееся температурой, она ощущала словно постоянную ношу, которая изнуряла и вызывала навязчивую мысль о безысходности положения.

От подруг, забегавших в больницу после работы, Лена знала о том, что уже давно начался паводок. С днища шлюза убирали строительный хлам, готовились к торжественному приему первого теплохода. Как много прошло дней, а она только начала вставать!

Прогулки по длинному, залитому солнцем коридору вносили разнообразие в одинаковую изо дня в день больничную жизнь и, главное, — освобождали от выслушивания бесконечных женских историй, с теми подробностями, которые одновременно вызывали растерянность, жалость и отвращение.

Особенно донимала Лену своими откровениями соседка по палате Клаша, черноглазая, сухощавая работница со старобетонного завода. Она говорила не только о себе, но и о многих женщинах, которых никогда не видела в глаза и о которых успела узнать все. Каждый новый рассказ она заканчивала восторженно:

— Ничего, Елена прекрасная, у тебя вся жизнь впереди! Еще найдешь себе хорошего мужика.

Отведя черные глаза в сторону и словно прикидывая что-то в уме, Клаша продолжала излагать придуманную ею науку женской жизни.

По ее мнению выходило, что нет на свете ни одного самостоятельного мужика. Все они кобели ненасытные, и бабская мудрость состоит в том, чтобы не упустить момент и вовремя учуять, чего мужику в доме не нравится. Иногда и поослабить вожжи надо. Мужик должен уверовать, что лучше, чем дома, ему нигде не будет. А когда уверует — все остальное не страшно. Пусть даже сгульнет — не убудет, и все равно домой явится.

— Последнее дело, когда сестра наша, — вкрадчивым голосом увещевала Клаша, — незаменимой себя вообразит, выше мужика себя начнет ставить. Замена-то быстро найдется. Вона девок сколько. Не поглядят, что седина в голову пошла, — был бы мужик, какой ни есть. Лежебокой тоже нельзя быть, думать, что все у тебя в порядочке и живешь ты лучше всех. Как та учительница Марья Михайловна, — помедлив немного, продолжала Клаша, — которую позавчера в гинекологию привезли. Аборт за абортом делает и довольнешенька. На мужа не нахвалится. Все-то достанет, все ему привезут. Мед — ведрами, курицы — ящиками, яйца — опять же. И деньги, говорит, не надо с такого мужа требовать: сам золото. А золото, так чего не велит ей родить хоть бы раз? Овца и есть овца. Освободится и снова поплывет пышечка к своему золотцу. А он небось по девкам в эту пору рыскает… Живут-то они — не видать отсюда, где-то за Разъездом. Знамо дело. Своего никогда хвалить не буду, однако ж и чернить не дам. К дочерям — две их у меня — внимательный. Деньги, сколько ни заработает, домой несет. Живем как люди, одеты, обуты, телевизор есть. Вот и ты обиходишься, когда мужика заведешь. Только тут разборчивость нужна. Перво-наперво смотри, чтобы работящим был, не летуном, вроде механика нашего Тарзана. Из-за него, говорят, девка-то хлорофосом отравилась. Тьфу!..