— Чем скорее, тем лучше. Сидя дома, здесь можно умереть от скуки.
— Дома — конечно. А вообще-то наш Речной самый веселый город, по-моему. Новенький, молодежный. Насчет скуки не согласен с вами в принципе. Что такое скука? Безделие это. Тому, кто любит работать, да еще с огоньком, с такой особой, как скука, встречаться не приходится. И вам от нее советую держаться подальше. Конечно, когда нет цели, дела, которым живешь с утра до ночи, — другой разговор. Высокопарно?
— Немножко.
— Зато правильно. Напишу я на вашем заявлений — с завтрашнего дня.
Груздев взял неловкими пальцами ручку, написал резолюцию и протянул листок Любе. На лице его не было воодушевления, ему было вполне ясно, что случай с Костровой как раз тот, когда специалист, вновь поступающий на стройку, долго не проработает, в коллективе не приживется, что зря он скрепил своей подписью эти слова: «В приказ…» Они значили что-то в судьбе многих других инженеров и ровно ничего не определяли для Костровой.
— Вот возьмите. Окончательно вопрос о должности и месте работы решите с Евгением Евгеньевичем Коростелевым. Он у нас — за главного остался. А сам главный… — Груздев устало прикрыл веки. — Сам главный наш инженер в да-а-лекой Африке. Огромнейшую стройку контролирует. Вот куда мы шагнули, Любовь Георгиевна. К египетским пирамидам. А вы говорите, скучно. Да…
Он отвел взгляд в сторону и, постукивая пальцами по столу, выключился из разговора. В его воображении живо предстал главный инженер Сергей Петухов. Вот он стоит на краю скалы, сам словно высеченный из камня такого же светлого, как скала, — крепкий в плечах и во всем теле, в белой рубахе с рукавами, засученными до локтей. Стоит под безоблачным кавказским небом, размахивая руками, как сигнальщик, кричит что-то беззвучно… А вот спорит на техсовете, доказывает свою правоту так убедительно, что никто не пытается ему возразить… Петухов… Петухов… Петухов-Мамаладзе. Еще в Закавказье грузинские рабочие переиначили его фамилию на свой лад, за глаза и в глаза называли Мамаладзе, что на их родном языке тоже означало Петухов.
Перекочевавшие сюда, на Урал, немногочисленные южане-строители привезли с собой эту кличку, и она закрепилась за Петуховым как непременная приставка к фамилии. Так и звали его — Петухов-Мамаладзе, только теперь уже не в лицо: не кем-нибудь он стал — главным инженером, да и не Грузия здесь, и стройка не чета той. Огромная стройка, и река могучая, полноводная, и каждый, кто причастен к их судьбам, — величайшее дело творит… До Костровой все это никак не доходит. Надо бы вернуть ее, еще раз потолковать обо всем с начала, но звонки, звонки… Они кружили над телефонным столиком, требовали ответа на многие вопросы, решение которых нельзя отложить.
Люба была уже в приемной. С независимым видом пересекла ее, не обращая внимания на секретаршу и на людей, ожидавших здесь; приоткрыла высокую дверь, обитую черным дерматином, таким же, как дверь кабинета начальника стройки.
— Разрешите? — спросила она склонившегося над письменным столом Коростелева и, не дождавшись ответа, закрыла за собой дверь.
На Коростелеве были светлый костюм, свежая до голубизны рубашка и едва заметная полоска галстука на ней. Лицо — сосредоточенное. Оно показалось Любе строгим, даже желчным, но это до того, как он поднял взгляд. Глаза его сразу потеплели. Коростелев легким касанием тонких пальцев передвинул очки на лоб, улыбнулся, вышел из-за стола.
— Коростелев, Евгений Евгеньевич. Присаживайтесь. Чем могу служить?
Люба назвала себя и подала заявление с резолюцией Груздева.
Коростелев сдвинул брони, прочел и, внимательно посмотрев на Любу, спросил:
— Вы по распределению?
— Вы мне льстите. У меня — солидный стаж. Около трех лет.
— Трудно себе представить. Что же в таком случае привело вас к нам? Не романтика, надеюсь?
— Ну, если семейные обстоятельства можно считать романтикой… Впрочем, мой муж — определенно романтик.
Коростелев вернулся к столу, сел в кресло и постучал сигаретой по коробке.
— Стало быть, вы прибыли вместе с мужем? А где намерен работать он?
— Мой муж математик. Будет преподавать в институте.
— Вот как! Это мне особенно приятно. Ведь и я, возможно, со временем перейду туда. Приглашают на должность директора. — Он еще хотел что-то сказать, но замолчал, задумался; сосредоточил взгляд на зажигалке, которая поблескивала на залитом солнцем столе. Он взял ее, ловко подбросил на ладони. — Простите, вы курите? — И подвинул коробку на край стола.
— Спасибо. Иногда. В компании, например…
— Понятно. Итак, предстоит решить вопрос: как вам поступить сейчас? Очень хочется, чтобы вы приняли наиболее разумное решение. — Коростелев погрузился спиной в пружинистую спинку кресла, выпустил вверх струю дыма, так, чтобы он не попал в лицо Любы, посмотрел на нее, коснулся сигаретой пепельницы. — Надо выбирать: либо один из участков, либо — отдел труда и зарплаты здесь, в управлении. Непосредственно стройка, по-моему, — не для вас. Вы — женщина интеллигентная. Топтать сапогами грязь, кочевать с объекта на объект… Остановимся-ка лучше на должности инженера в отделе труда и зарплаты. Согласны? — Не дожидаясь, что она ответит, Коростелев придвинул к себе чистые листы бумаги и принялся писать. — Сформулируем приказ, — сказал он сам себе и вновь обратился к Любе: — Посидите немножечко. Полистайте журналы. Вон там, на столике. Журналы, правда, технические и на английском. Но, думаю, вам будет любопытно…
Коростелев стал писать, а Люба перешла к низкому столику в углу кабинета, села в кресло — нога на ногу, — взяла журнал. Перелистывая страницы, она посматривала время от времени на Коростелева. Лицо его было чисто выбритым, свежим, вполне молодым. Седая прядь в волосах, тонко очерченный рот и прямой нос с горбинкой ничуть не старили лица. «Сколько же ему может быть лет? — подумала она. — Наверное, сорок. На двенадцать больше, чем мне…»
— Вы не скучаете? — прервал ее мысли Коростелев.
Она встретилась с его проницательным взглядом и, свободно выдержав его, улыбнулась.
— Ничуть. Здесь много великолепных новинок. Наконец-то иностранные журналы вошли в наш обиход.
— Без этого нельзя, Любовь Георгиевна. Мы живем в такой век… А вот и приказ.
Он положил ручку, вышел из-за стола, присел на кресло против Любы и попросил послушать, что удалось ему сочинить.
— …Ну вот, а теперь отдайте приказ секретарю и заходите завтра прямо ко мне. Я познакомлю вас с начальником отдела.
Он проводил Любу до двери, простился и вернулся к столу.
«Теперь самое время позвонить в министерство. Уж если принимать институт, то сейчас, до начала занятий. Да и на стройке день ото дня все неспокойнее. Дальше будет еще хуже. Не пройдет и года, как наступят сроки сдачи гидроузла государственной комиссии. Недоделок — уйма, отклонений от проекта — того больше. Нет, нет! Именно сейчас!»
Коростелев нажал кнопку звонка. Вошла Лена.
— Вот вам два телефона. Закажите тот и другой.
— Министерство?
— Два министерства. Наше и высшего образования. Понятно?
— А почему бы и нет?
— Я не спрашиваю, почему бы и нет или почему бы и да. До сих пор не научились работать.
Лена вышла, а Коростелев нервно заходил по кабинету. Его раздражала помощница Груздева, как и сам Груздев. «У самого никакой воспитанности и в аппарат подбирает таких же. Уходить, немедля уходить с этой стройки и не трепать себе нервы!»
Он подошел к окну и увидел Любу. Она шла вдоль Приморского бульвара, размахивая в такт шагам белой сумочкой на длинном ремне. «Не перевелись еще красавицы. Кому-то повезло. Интересно посмотреть на этого Кострова. Какой он? А, впрочем, зачем? Зачем все эти лишние сложности, без которых вполне можно обойтись?»
Глава восьмая
НА ЕЛИНСКОЙ
Новая асфальтированная дорога, припудренная оранжевым песком, очерчивала границу города. Сразу за каменным бортиком буйно зеленела трава. В ней пестрели венчики ромашек, вспыхивали красные стайки полевой гвоздики и распушенные фиолетовые головки репейника. Чуть подальше, на бугре, трепетали листья ольховника и боярышника и властно распростерли ветви остроконечные ели. Унизанные свежей зеленью вновь народившихся шишек, они смыкались все гуще, вытесняя низкорослый кустарник, превращаясь в сплошную стену тайги. Лес уходил далеко на северо-запад, поднимаясь по взгорьям к едва различимой синей дымке горизонта.