Какое-то время дома было тихо. Там пока ничего не знали. Папа по-прежнему жил как в лихорадке, мама занималась своими удрученными пациентками, Мэри молча вела хозяйство.
Потом все открылось, и разразился скандал. Мало-помалу страсти улеглись. Зато множились мелкие стычки из-за денег, которых Алику требовалось все больше и больше.
В скучном лексиконе вспыльчивого папы появились режущие слух словечки «дармоед», «бездельник». Он все настойчивей заводил разговор о том, чтобы Алик шел работать… Мама возражала. Между отцом-прагматиком и мамой-идеалисткой усиливались словесные баталии.
В доме начали случаться пропажи отдельных цепных вещей. На разбирательствах Алик всячески отпирался. Втихомолку, в целях самозащиты, он сваливал все на папиных знакомых. Эпоха мирного сосуществования четверых под крышей одного дома подходила к концу. Назревал кризис.
Алик ничего не хотел замечать — ни того, как осунулась мать, как она все чаще стала хвататься за сердце, ни налитых гневом глаз отца, ни укоряющего вида всегда тихой и незаметной Мэри.
«Ну чего они дергаются? — успокаивал он себя. — Все это временно. Все образуется».
Однажды утром он, как обычно, громко позвал:
— Мэри!
Она зашла к нему, но не сразу. Алик не обратил внимания на непокорно-непочтительное выражение ее лица.
— Принеси спички, — попросил он, ковыряя ногтем мизинца в ухе. — И чаю, пожалуйста.
— Сам принесешь, — ответила Мэри и, повернувшись, вышла. Это было неслыханно. Эго был открытый бунт.
Алик даже опешил от такой дерзости: «Ну и ну! Уж не больна ли она?»
Сам отправился на кухню. Возмущаться или протестовать не стал: «Стоит ли тратить на глупую Мэри нервные клетки?»
Вавуля
Однажды ребята сбросились и послали его, дежурного, купить у крестьян пару куриц. Захотелось полакомиться. Он вернулся весь в пыли, рот до ушей, жестом победителя бросил на пол палатки двух бездыханных хохлаток. А сверх того достал из широких карманов куртки и торжественно водрузил на стол две бутылки вина.
Зарок не пить здесь соблюдался неукоснительно.
— А у меня сегодня день рождения, — непринужденно развеял Алик мелькнувшее в лицах ребят сомнение.
Ну, день рождения — это день рождения. Куриц с аппетитом слопали, вино мигом выпили за здоровье новорожденного.
Потом прибежала старуха, у которой пропали куры. Обнаружила у костра перья. Подняла шум.
На совет отряда вызвали всю палатку. Спросили что да как. Все угрюмо молчали. Они ни о чем заранее не успели договориться, просто стояли и молчали, глядя прямо перед собой.
Командир отряда сурово повторил вопрос:
— Кто это сделал?
Наконец, когда молчать стало невмоготу, Алик с отчаянием самоубийцы шагнул вперед:
— Это я…
Командир с укором посмотрел на него, покачал головой:
— Что же ты, Архипасов? Мы ведь договорились, чтобы без глупостей.
— Я не думал, что так получится. Я не хотел, честное комсомольское… — забормотал Алик, не поднимая взгляда.
— Молчал бы ты лучше со своим честным комсомольским! — в сердцах сказал командир. — Какой ты комсомолец?!
Алик ждал — будут ругать, вышибут из отряда. Но никто даже слова больше не сказал.
Старухе, конечно, заплатили. Алик сердился на ребят — молчат, глаза отводят. Ну, чего они воображают, словно он и впрямь жулик какой-нибудь? Тоже преступление — прихватил двух несушек! Не для себя же старался.
Постепенно, правда, все сгладилось. Но осадок остался. Такое не забывается и не прощается никогда. Вот он открыл перед всеми душу — они мимоходом заглянули в нее и отвернулись. Будто и впрямь увидели нечто не совсем подходящее.
И что самое неприятное — ведь раньше он выкидывал коленца похлеще. И ничего. Сходило. Потому что никто ничего не знал.
Прав был поэт: «Молчи, скрывайся и таи и мысли и дела свои…»
Совсем некстати вспомнились Галины слова, пропитанные непонятным недоумением: «Ты какой-то не такой, как все…»
«Не такой, как все! — запоздало возмутился Алик. — А разве это так уж плохо? А почему я должен быть такой, как все? А какой не такой? Лучше, хуже? Благороднее, умнее? А какой должен быть? Кто это знает?»
Шли они однажды с Вавулей Христарадисом по летней улице. Навстречу сама юность и грация — стройная, стремительная девушка в такой короткой юбке, что даже непуританин Алик присвистнул:
— Ну, это уж слишком!
Вавуля, проводив девушку одобрительным взглядом, насмешливо посмотрел на него:
— Что слишком?
— Слишком много открытых ног, — радостно ответствовал Алик.
— А сколько надо? — философски заметил Вавуля. — Ты знаешь? Не знаешь… Я тоже не знаю. И никто не знает… А ты разве против?
— Я не против, — засмеялся Алик, прищуриваясь на солнышке. — Мне нравится…
— Вот и смотри, если не против. Благо, платить за это не надо. — Христарадис положил свою легкую руку на плечо Алика, с грустным сожалением покачал головой. — Это все напоказ, мой мальчик. Как товар в витрине. Это еще не настоящее.
— А что настоящее? — спросил Алик, готовый расхохотаться циничной шутке.
— Вот здесь настоящее, — легонько постучал двумя пальцами по своему лбу Вавуля. — А что здесь у каждого, никому не видно…
— Что верно, то верно.
Ему самому долго нравилось разыгрывать из себя пай-мальчика. Стенгазету выпустить? Пожалуйста! На воскресник пойти? Ах, ради бога!.. Нет, он не такой однозначный. У него дроби и в числителе и в знаменателе.
А уж если он сам не знает, какой он, что знают о нем другие?
Это смотря с какой стороны поглядеть. Вот и считают его одни отличным малым, а другие — ублюдком. Ну и на здоровье! Ему от этого ни холодно ни жарко.
Познакомились они с Вавулей в кафе. Как-то днем Алик сидел с дружком в полупустом зале. Они курили, тянули из соломинок молочный коктейль, болтали о том о сем. К ним приблизился невысокий, с хорошей выправкой мужчина. Чопорно попросил разрешения сесть за их столик.
Алик вежливо кивнул.
Незнакомец был в отлично сшитом костюме, модном широком галстуке, в котором блестела белая горошина жемчужины. На манжетах его белоснежной рубахи поблескивали квадратные запонки из благородного металла. Алик обратил внимание и на аккуратную стрижку незнакомца.
Тот сидел ровно, не сутулился, не делал лишних движений и не выказывал нетерпения, дожидаясь официанта. Четко сделал заказ.
Алику понравилась его сдержанная, уверенная, полная достоинства манера держаться. Однако он не показывал виду, что заинтересован. Незнакомец первый обратился к нему.
— Прекрасный перстень, — дружески улыбнулся он. — Наследственный?
— Нет, — хмыкнул Алик, поднимая левую руку с тяжелым золотым перстнем, чтобы мужчина мог лучше его рассмотреть. — Мамин подарок в честь совершеннолетия.
— Отличный подарок. А я почему-то решил — это фамильная ценность. Принял монограмму за дворянский герб.
— Ну что вы! — слегка смутился Алик и с обезоруживающей искренностью признался — Мой дедушка был кучером.
— Не так уж плохо, — одобрительно кивнул незнакомец и вдруг, как бы решившись, еще больше выпрямился и торжественно произнес — Ну, уж раз зашел разговор, разрешите представиться: сценарист Владимир Кириллович. Можете звать меня по имени. Для близких я просто Вавуля.
— Сценарист? — приподнимаясь из-за стола и вытирая руки салфеткой, приятно удивленный, спросил Алик.
Новое знакомство обещало развлечь их.
— Сценарист — не фамилия, а профессия, — поджал тонкие губы Владимир Кириллович, с укором глянув на Алика. — По моим сценариям будут снимать фильмы… Моя фамилия Христарадис.
— Очень приятно… — почтительно склонил голову Алик.