Солнце жгло сухую траву. Ласточки низко чертили небо над головой, когда мы шли по аэродрому.

«Эх, растравили, растревожили душу Захара расспросами. Болит у него душа», — подумалось мне.

Идя к своему самолету, я сказал Хитали:

— Успокойся, теперь уже ничего не сделаешь.

— А как же тогда жить? — неожиданно горячо вскинулся Захар. — Нет! Надо волноваться и других тормошить. Надо скорее кончать войну и бить, бить фашистов!

Эстония… Кругом зелень. Аэродром расположен на небольшой полянке среди леса. Знакомимся с районом предстоящих боевых действий. Тем временем идет телефонный разговор между командиром полка подполковником Смыковым и начальником штаба дивизии. Уточняется цель и все остальное…

День подходит к концу. Казалось бы, сядь в автомашину и отправляйся на отдых, и вдруг комдив настоятельно требует комэска Хиталишвили.

Хитали всегда был готов к вылету на задание, и его обрадовал этот вызов. Одно тревожило: оставалось мало времени до полной темноты.

Внешне спокойный, даже слегка медлительный в обычной обстановке, он преображался перед боевым вылетом, к которому готовился с какой-то вдохновенной стремительностью, словно предстояло свидеться с любимым человеком. С момента постановки боевой задачи комэск уже не принадлежал себе: неукротимый и восторженный, он мог заразить оптимизмом любого, даже самого осторожного и сдержанного пилота. При этом никогда не думал о том, что может не вернуться с боевого задания.

Командир дивизии подполковник Рыбаков, крепко сколоченный мужчина с темным от загара лицом, стоял около связного самолета, на котором только что прилетел в наш полк.

Он крепко пожал руку командиру полка и выслушал его доклад. В этот момент появился Хиталишвили. Летчик очень спешил, лоб его покрылся испариной, лицо раскраснелось.

Комэск резко бросил ладонь к виску.

— Товарищ подполковник!

Комдив движением руки остановил его.

— Как самочувствие, Хитали?

— Отлично, товарищ подполковник.

Василий Николаевич, развернув на плоскости самолета испещренный пометками лист километровки, повел карандашом вдоль голубой жилки.

— Эта река впадает в Чудское озеро. А вот населенный пункт Выру. В этом месте немцы навели переправу. Поступил срочный приказ штаба 3-го Прибалтийского фронта: переправу уничтожить. Успеете вернуться до темноты?

— Думаю, да, — быстро ответил Хитали.

— Кого возьмете в напарники?

Старший лейтенант Головков, стоявший крайним в группе летчиков, услышав последнюю фразу, решительно шагнул вперед.

— Разрешите мне, товарищ подполковник!

— Добро. Удачи вам! — напутствовал летчиков командир дивизии. — Будьте внимательны: переправа охраняется двумя зенитными батареями. Для подавления зениток пошлем пару лейтенанта Кузнецова.

Через минуту аэродром ожил: сотрясая воздух, оглушающе гудели моторы. Над стоянкой поднимались клубы пыли. «Илы» выруливают на старт, взлетают, собираются в боевой порядок. Их удаляющиеся силуэты вырисовываются на темнеющем вечернем небе с поразительной четкостью. Вся картина строя отличается графической строгостью и красотой, напоминая грациозный полет журавлей.

Небо лишь начало сереть, когда группа штурмовиков уже «брила» макушки деревьев, направляясь к линии фронта.

Командир дивизии провожал самолеты растроганным взглядом, пока четверка не растаяла в сгущавшихся сумерках.

Подполковник Рыбаков с первого дня на фронте. Живя в тесном общении с летчиками, он был неотделим от них, как частица от целого.

С годами могло бы, кажется, притупиться чувство беспокойства за тех, кто уходил за линию фронта, но комдив любил летчиков отцовской, заботливой и нежной любовью, и каждый раз с уходом их за линию фронта садился за радиостанцию, надевал наушники и с волнением вслушивался в отдаленный разговор между экипажами. Он ловил чутким ухом далекий отзвук моторов «ильюшиных» и почти безошибочно мог определить, на каком расстоянии от аэродрома находятся его питомцы. В свою очередь, летчики уважали его за справедливость и заботу о них, заботу без сюсюканья и панибратства. Они знали: если беда приключится с кем-то из них, то он всех поднимет на ноги, чтобы помочь пострадавшему.

Рыбаков был немногословен, но его слово было для подчиненных законом. И если он сказал летчикам: «Будьте внимательны…»; те понимали: значит, будет туго.

Давно уже в эфире наступила тишина — самое неприятное и тягостное для комдива время. Подполковник, не снимая, наушников, чуть откинулся к стенке фургона, внутри которого была смонтирована радиостанция, и полез в карман за папиросами. Закурив, он провел рукой по лицу, словно стирая с него следы тревоги, устремил свой взор в окно. Изменчивая прибалтийская погода на новом участке фронта не могла не насторожить комдива. Видимость пропала как-то сразу, аэродром заволокло вечерней дымкой. Мысли комдива вновь вернулись к группе Хитали.

— Запросите запасной! — распорядился подполковник, обращаясь к начальнику связи. Но тут же передумал:

— Отставить запасной! Подготовить все для посадки — развести костры, включить прожектор. Будем сажать у себя.

К посадке штурмовиков, возвращающихся с боевого задания, готовятся заблаговременно. Подготовить полосу, расставить людей, обозначить фонарями посадочные знаки — дело трудоемкое, кропотливое. В этом деле малейшая ошибка обходится дорого.

Со временем у комдива чувство тревоги уступило место собранности, сосредоточенности, привычно появлявшейся при осложнении метеообстановки. Да и не было у него оснований не доверять летчикам, которых знал не первый день и которых, не жалея сил и времени, учил премудростям летной профессии. Не с ними ли не раз садился в проливной дождь и туман? Так стоит ли думать о возможных неприятностях? Лишь бы вернулись назад, а посадить он их посадит.

Хитали удивился, тишине при проходе линии фронта: молчали зенитки, не слышно было голосов летчиков-истребителей, обычно шумно переговаривавшихся между собой по радио.

Группа «ильюшиных» уже приближалась к цели, но он еще не мог сказать, удастся ли с первого захода «накрыть» переправу. Хитали ощутил всем своим существом момент высшей ответственности, когда ему одному дается право решать судьбу выполняемой боевой задачи.

Четверка «илов» шла плотным компактным строем. Верткие истребители, взлетевшие с соседнего аэродрома, неотступно следовали за штурмовиками, боясь потерять группу в мутной пелене.

Изрытая бомбами и снарядами, перепаханная окопами и траншеями, земля струила горький чад и, казалось, оцепенела от ран и ожогов.

Хитали мельком посмотрел на Головкова. Видневшееся из кабины его лицо было спокойно. Он верил в своего ведомого, и тем тверже прозвучала его команда:

— Приготовиться к атаке!

В этот раз предстояло нечто необычное: нужно было точно поразить переправу, ширина которой не превышала пяти метров.

Чем ближе подходили к цели, тем беспокойнее становилось на сердце. Хитали сделал последний доворот и уже мысленно наметил точку ввода в пикирования, как вдруг Яковенко доложил:

— Товарищ командир, — «мессеры»!

«Вот оно!» — подумал Хитали. Он ждал их, ведь редко какой боевой вылет обходился без истребителей противника, но только не сейчас, когда оставались буквально секунды до атаки. А тут еще и зенитки открыли ураганный огонь.

Менять боевой курс было уже поздно. Кроме того комэск был убежден, что принятое решение единственно верное, и добиться его выполнения для него, ведущего, было делом чести. К тому же и Кузнецов уже вступил в единоборство с зенитками. Снизившись на предельно малую высоту, пара Кузнецова подавляла одну батарею за другой.

Хитали прибавил обороты мотору, как вдруг послышался удар снизу. В кабине запахло гарью. Резко упало давление масла. Очень тревожное ощущение для летчика — прямое попадание зенитного снаряда. Комэск мельком обегает глазами приборы. Давление масла продолжает падать, сильно греется вода. Значит, случилось что-то серьезное.