Было в этом, смехе такое, что я решил не говорить про аборигена, которого только, что встретил. Мы бросили попугаев в кузов машины и подключили прожектор к батарее. Кью появился, когда мы с Кеном допивали чай. Жесткое обветренное лицо. Мускулистое тело с намечающимся брюшком. Этого типа, пожалуй, придется величать мистером.

Кен будет вести машину, Кью — держать ружье, а я — наводить прожектор. До восхода луны оставался час темноты. Небо было чистое. Гроза, как и предсказал Кен, не разразилась.

— Держись крепко на ногах, — сказал Кен, — и как следует орудуй прожектором. Когда наткнемся на лису или кенгуру — не упускай из виду, пока мы их не пришлепнем. В кабине есть еще одно ружье — стукни по крыше, когда надо будет притормозить.

Шины заскрежетали по гравию. Грузовик ринулся в темноту и вскоре миновал первые ворота. Свет фары пронзил кустарник. Я попытался описать прожектором полукруг, осветить кусты вдоль забора — г корни низкорослого скрэба превратились в причудливые чудовища, извивающиеся из темноты.

Кен вел машину быстро, уверенно, рассчитывая неожиданным появлением ошеломить лису или кролика. Грузовик — петлял по пастбищам, подпрыгивая на старых бороздах, а я старался сохранять равновесие и направлять луч прожектора.

Справа от меня луч света выхватил земляной холмик, под которым была кроличья нора, а возле нее — кролик. Насмерть перепуганный, он застыл в ослепительном свете, полуприсев на задние лапы. Кью дубасил по крыше кабины. Заскрипел тормоз, Кью прицелился. Пуля угодила в лапу, кролик взвизгнул и перекувырнулся в облаке пыли. Кен выскочил из машины, ловко схватил животное и ударил его по загривку ребром ладони. Кролик захрипел. Потом жестом Кен приказал мне передать попугая.

— Подходящее место для приманки, — сказал он.

Кен вырыл ямку, положил туда птицу и быстро сровнял землю; был виден лишь зеленый кончик крыла.

— Муравьям до нее не добраться из-за песка, а лисица мимо не пробежит.

Кен снова включил мотор, и машина, подпрыгивая на корнях и камнях, рванула вперед. Ветер, словно живой, бил нас по лицам, колеса с грохотом подпрыгивали на ухабах.

Описывая прожектором новые и новые полукруги, я было начал сомневаться, что в этом мраке существует что-либо, кроме нас да сбившихся в кучу перепуганных овец. И вдруг неожиданно блеснул странный свет. Красными огоньками зажглись лисьи глаза. Я направил прожектор. Кью просигналил Кену, чтобы тот остановил машину, и потянулся за ружьем.

— Стреляй, да стреляй же! Чего копаешься? — в отчаянии вопил Кен.

— Ружье заело.

— Держи ее на свету! — с ожесточением продолжал орать Кен. — Я сам придавлю эту тварь!

Машина рванулась вперед. Кью повалился на дно кузова, его проклятья потонули в кромешной тьме. Я чудом сохранял равновесие и держал лису в луче света; она металась, пытаясь увернуться в сторону. Два раза лисе удавалось отпрыгнуть вбок. На третий, выбившись из сил, она застыла в ожидании; красный язык, словно маленькое пламя, трепетал в раскрытой пасти. Машина с грохотом надвигалась на нее, но лиса, ощетинившись, упрямо стояла на месте до тех пор, пока выстрел Кью не уложил ее.

— Оставь воронам! — приказал Кен и двинул машину дальше. Полная луна, поднимавшаяся из-за холмов, затрудняла охоту.

Но вскоре мы увидели двух перепуганных кенгуру — самца и самку, — бегущих впереди нас по едва различимой дороге. Они мчались рядом, миля за милей, а когда машина, настигла их — бросились в разные стороны в отчаянной попытке спастись. Кен решил преследовать самца, устремившегося к серебристой речной отмели, — он хотел преградить ему путь, не дать укрыться в спасительном убежище кустарника.

Расстояние между машиной и кенгуру быстро сокращалось. Я направил на него свет прожектора, боясь, что животное свернет в сторону. Кью выстрелил. Словно заколдованный, самец продолжал нестись вскачь. Но у зарослей кустарника он замешкался перед темным силуэтом и тут же рухнул на землю. Машина остановилась.

— Его взяла чья-то собака! — крикнул Кен. — Здесь наверняка шатаются аборигены.

— Я как раз хотел предупредить тебя об этом, — сказал Кью. — Говорят, они разбили в этих краях лагерь.

— Тише! — Кен прислушался, словно в ожидании выстрела.

Выстрел прозвучал. Сухой резкий звук в застывшем воздухе, эхом он откликнулся в уонганских горах, притаившихся под беспощадной луной. «Плачущие холмы», неожиданно вспомнил я.

— Странно, что тебе до сих пор не попадались эти ублюдки, — сказал Кен.

С облегчением я подумал о том, что умолчал о своей встрече.

Кен сделал знак Кью, тот включил прожектор и повернул его в сторону выстрела. В полосе света возникла фигура человека; он направлялся к лежавшему на земле кенгуру и собаке, сидящей рядом.

— Выходит, собака сшибла кенгуру, а черномазый его прикончил, — сказал Кью с разочарованием.

— Покажем ему, где раки зимуют? — усмехнулся Кен и с издевкой посмотрел на меня. Он вскинул ружье и прицелился в фигуру человека, все еще темневшую на фоне луны.

— Боже! Да ты не… — Я рванулся вперед и выбил из его рук ружье. А потом, удивленный, что выстрела так и не последовало, стоял, дурак дураком, и с горечью думал о том, что не видать мне никакой награды, на которую я так рассчитывал, и с грустью расставался с мечтой об аренде земли.

— Болван! — рассмеялся Кен. — Я просто хотел взять вас на пушку. Ружье-то и заряжено не было.

— А припугнуть его не мешало бы, — сказал Кью. — Уж если эти проклятые черномазые повадились в наши края — не иначе как за овцами…

— Не имеют никакого права находиться на чужой земле… — пробурчал Кен. — Ну ладно, поехали. Завтра, обещаю вам, и духу их здесь не будет.

© Fremantle Arts Centre, 1976

Биримбир Вонгар

Проводник

Зачем меня заставляют в этом участвовать? Охотятся на зверя, на змею, но не на человека. Только белые никогда не возьмут в толк простых вещей — они готовы охотиться даже на своих.

Считать я не горазд и не знаю, сколько недель прошло с тех пор, как меня заставили повести их на охоту: ночевок было так много, что даже не вспомню всех мест, где мы останавливались. Мы уже почти перешли землю Мертвой Змеи, безводную пустыню. Солнце целый день палит голову раскаленным огнем. Мне-то ничего, я могу терпеть еще много недель, но белые, которые идут за мной, — сержант, скотовод и человек в темных очках — уже едва дышат. Еще день-два — и им крышка.

Хорошо бы сразу околели, тогда охоте конец. Да нет, я невезучий, ни на что такое лучше не рассчитывать. Но на этот раз удачи не будет никому. Мы все помрем тут, хоть единственный раз получится не так, как захотели белые.

— Эй ты! — Это сержант приказывает сделать остановку.

Все трое сбились в кучу под деревом, а я лучше останусь на солнце, чтоб не садиться с ними рядом. Солнце мне нипочем. Если ты родился в этих местах и кожа у тебя черная, солнце тебя только ласкает, как рука родной матери.

— Ну, долго нам еще гоняться за этим типом? Эй ты, або![13] — орет Темные Очки.

— Да он тебя не слышит, — отвечает ему сержант.

— Он, похоже, и говорить-то не умеет.

— Только лопочет кой-когда что-то на своем языке.

— Не мог ты, что ли, найти кого-то более пригодного для такого дела?

— Он никогда еще нас не подводил.

— Странная тварь. Как он вас понимает?

— Эти або знают, что от них требуется.

— Ну точно охотничья собака, — поясняет скотовод. — Покажешь след, дальше сам бежит.

Они не говорят, почему охотятся за бедным парнем, даже имени его не называют. Но меня не обманешь: я знаю — идут за Малу. Тут и большого ума не нужно, чтоб догадаться. Когда идешь за зверем, и то наперед обдумываешь, куда он может побежать, как лучше его изловить. А когда идешь за человеком, все знаешь наверняка: где его найти и спустя сколько времени. Если бы не я, а другой проводник, они поймали бы Малу в первый же день.