Дожидаясь возвращения Джона, Билл перекинулся несколькими фразами с шофером пожарной машины; вскоре пожарные уехали.

— Туго тебе приходится, — сочувственно сказал он.

— Не знаешь, на каком ты свете, — согласился Джон Дарби. — Я опять позвонил в полицию. С минуты на минуту они будут здесь.

Полицейские не заставили себя долго ждать.

Пока Джон о чем-то говорил с ними, Билл стоял в стороне. Потом офицер, сидящий в машине слева, подозвал его.

— Вы видели парня в спортивной машине? Запомнили его номер?

— Н. П. — 1304, — сказал Билл, утвердительно кивнув головой.

— Тогда все просто, — сказал полицейский и вызвал по рации полицейский участок.

— Он назвал себя Ричардсоном, но его фамилия может быть и Андерсон, — добавил Джон, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

— Вполне возможно, — сказал констебль, положив микрофон. — Но машина зарегистрирована на имя Ноэля Петерсона, проживающего по Малберри-стрит, дом 18, квартира 27.

— Он самый, говорил, что его зовут Ноэл.

— Похоже на правду, если только он не угнал чужую машину. Мы проверим это.

— К тому же Малберри-стрит, — возбужденно сказал Джон, — находится за Кеннигстонским универмагом, принадлежащим Дестрайну. Там всего лишь один много-квартирный жилой дом; он тоже принадлежит Дестрайну.

— Предоставь это нам, — сказал полицейский, — Мы наведем справки.

— Но они творят бог знает что, — сокрушенно сказал Джон, — Вот уже четыре ночи я не смыкаю глаз.

— Следующую ночь ты проведешь спокойно, — сказал Билл Гейдж, и все с удивлением посмотрели на него; полицейский за рулем заерзал на сиденье.

— У Дестрайна завтра большое торжество — десятилетие со дня бракосочетания. Добрая половина политиканов явится отмечать это событие.

— Не торопитесь со своими домыслами, — строго сказал офицер. — Не вешайте всех собак на сэра Джеймса. Положитесь на нас. Это наша работа.

Торжество в особняке удалось на славу. Его не омрачали ни звуки сирен, ни звон разбитого стекла. За порядком наблюдали унылые, сонные полицейские — два наряда, — по одной машине на каждой улице.

На следующий вечер одна из этих машин остановилась у ворот Джона. За рулем сидел полицейский.

— Я проверил адрес, — с гордостью объявил Джон, — адрес владельца спортивной машины.

— Я же говорил вам, что мы разберемся во всем сами, — заметил полицейский, младший из тех двух, что приезжали накануне; он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Да, но я сделал это так, что и комар носа не подточит. Петерсон, который проживает в этой квартире, и есть тот самый человек за рулем спортивной машины. Именно он называл себя Ричардсоном и Андерсоном. Он работает на магазин Дестрайна, и квартира его принадлежит Дестрайну. Вот где собака зарыта.

— Послушайте, — сказал полицейский, — мне велено кое-что передать вам: не лезьте на рожон. Прекратите, пока не поздно. Это совет людей сверху.

Джон уставился на него.

— О чем это вы?..

— Не лезь на рожон, старина. Тебя предупреждают.

Джон остолбенел. Потом повернулся — перед ним в глубине парка, в море огней сиял особняк. У подъезда — припавший к земле, будто готовый к прыжку, «роллс-ройс». Сквозь зашторенные окна пробивался красноватый свет. И вдруг, стоя у полицейской машины в пустынном парке, он остро ощутил свою беспомощность.

— Послушай — кто же меня предупреждает? — спросил он.

— Я же сказал — сверху. Это пока совет. Дружеский совет. Не больше. За этим я и приехал.

Боль беспомощности сменило отчаяние обреченности.

— Что же все это значит? — закричал Джон, хотя знал ответ наперед.

— Не лезь на рожон. Ничего не добьешься. Так и запомни, — сказал полицейский и включил скорость.

Уильям Невил Скотт

Маски

Чтобы успешно торговать, нужно не так много: главное, верить в то, чем торгуешь, и вместе с товаром продавать самого себя — это написано во всех самых лучших учебниках по торговому делу. Но тут есть загвоздка: продавать себя можно по-разному.

Прежде всего, сказал этот малый (пусть его зовут Джо), продавать надо всегда и везде, хоть что-нибудь, да продавать, даже если у вас нет ничего, кроме себя самого. Вот, например, захожу я-с приятелями в пивнушку напротив, чтобы промочить горло, и что же из этого получается? Одну ставлю я, другую — еще кто-то, слыхали про двух педиков, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, а потом появляется дружище Коко, как насчет кокаинчика, или, может, лучше пропустить еще по одной, ах, черт, опять мой черед, через два часа один валяется на полу, все кидают по два куска, мелочь остается, и нам с лихвой хватает на всех, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, ух, дьявол меня разрази, жена вышибет из меня душу, давай, Коко, давай, Джо, запихнем-ка Берта в такси, а то его сцапают, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха. И все это время я продаю приятелям товарец — развеселого пьянчужку Джо, и все это время знаю, что никакой я не пьянчужка, если вы понимаете, что я хочу сказать, хотя я с радостью опрокину кружку-другую пива, просто мне нравится, когда приятели говорят: «Нашему Джо ничего не стоит вылакать стаканчик, вы только посмотрите на него — силен, как господь бог»; это моя маска, и вот я заключил еще одну сделку.

Примерно раз в месяц мы с женой ходим в местную церковь, так вот, это не методистская церковь, хотя раньше я всегда ходил в методистскую, это пресвитерианская церковь, но мы все равно туда ходим, потому что до методистской на милю дальше и сюда нам удобнее. В церкви совсем не то, что в пивной, говорит Джо. Прежде всего, в церкви никто никогда не улыбается, там все очень торжественно, и, если рай похож на нашу церковь в воскресное утро, я не так уж уверен, что мне очень хочется очутиться в раю, зато я вполне уверен, что все остальные думают, как я, но папаша Петтерсон считается у нас важной птицей, и он наш клиент, и с моей прежней маской ничего не сделается, если он будет знать, что я хожу в его церковь. Потом, когда служба кончается, все бормочут слова гимнов, кроме тех, которые очень уж ценят свой замечательный голос и поют слишком громко, а органист забирает так высоко, что подпевать ему могут только сопрано, или евнухи, или кто-нибудь из Венского хора мальчиков, поэтому ты стоишь и потеешь, а сам думаешь, хорошо бы снять пиджак и как-нибудь выбраться на пляж. Наконец гимны пропеты и ты направляешься к выходу, но священник поджидает тебя в дверях — он хочет, чтобы ты через месяц произнес речь в Мужском клубе, и ты смеешься счастливым смехом и соглашаешься, хотя тебе легче залезть в одну бочку с колючей ехидной, но ты называешь его «падре», чтобы все знали, что ты был в армии, что ты бывший Солдат — с большой буквы! Это тоже маска, и вот я заключил еще одну сделку.

Конечно, говаривал Джо, эта благочестивая маска не подходит для наших ежегодных собраний, которые устраивают каждый раз в другом штате. Вроде последнего, которое состоялось в Сиднее, вот где действительно можно было погреть руки, а из Квинсленда послали только двоих, и я был одним из них. Ну, приятель, чего-чего там только не было! Я говорю, с такими показателями, какие я там выложил, мне нечего было беспокоиться, так что я мог позволить себе немного поразвлечься, если вы понимаете, что я хочу сказать, и пусть те, кто помоложе, считают, что я даю им отеческий совет. Я думал, я помру со смеху на парадном обеде, который фирма закатила в последний вечер перед отъездом домой. Тут уж правда чего-чего там только не было! Обед устроили в одном из больших отелей на Кроссе, спиртного можно было пить сколько влезет, а девочки танцевали с голой грудью, и старикан Питерсен, управляющий из Нового Южного Уэльса, запустил монеткой в одну из девочек и попал куда надо. Ох, ребята, ну и посмеялись же мы, а я опрокинул тарелку с яйцами на голову того парня, что приехал со мной, и все так хохотали — это был потрясающий вечер. Я договорился с одной девочкой, она должна была попозже зайти ко мне, но, видно, не поняла, где, моя комната, и не нашла меня, хоть я прождал ее целых два часа и даже велел коридорному принести две бутылки шампанского за счет фирмы. Шампанское, правда, я и сам выпил, так что оно не пропало, но меня потом рвало, и я почти не спал. В конце концов Питерсен отвез нас на аэродром, а то бы мы не успели на самолет домой. Он поручил парню, который приехал со мной, одно выгодное дельце и сказал ему: