Она пригнула проволоку и перелезла на другую сторону. Сначала она пробиралась сквозь кусты, отыскивая между ними маленькие, почти незаметные просветы. Только через некоторое время, когда дамба и деревья скрылись из виду, ей пришло в голову, что таким способом невозможно Двигаться в одном направлении. Она не представляла себе, сколько прошла, и продолжала идти до тех пор, пока не решила, что одолела не меньше полумили, но едва она остановилась, как отчетливо поняла, что заблудилась.

Тонкие, торчавшие во все стороны веточки кустов с жесткими удлиненными листьями сплетались наверху в округлые зонтики. Они тянулись бесконечной однообразной чередой, высоко поднимая головы, и стояли так близко друг к другу, что не давали сделать ни шага. Она оглядывалась по сторонам и не могла понять, как ей удалось проделать такой путь. Заросли онемели от жары. По красноватой земле, по тонким стебелькам ползали муравьи, и грязно-серые холмики муравейников не раз заставляли ее делать крюк. Она смотрела под ноги, на жесткие ломкие прутья и опавшие листья — некоторые уже были склеены муравьями. Ей стало не по себе, и она снова пошла.

Справа, невдалеке от нее, над кустами возвышался островок редкого леса, и, хотя ей вряд ли стоило идти в эту сторону, она решила добраться до деревьев. Их кроны казались издали увеличенными копиями серых зонтов кустарника, обступившего ее со всех сторон насколько хватал глаз.

Под деревьями земля была плотно устлана корой и листьями. Она стояла на лоскутке тени и уговаривала себя, что не могла уйти далеко, что если постарается, то наверняка найдет дорогу назад. И в тиши зарослей она снова, как накануне вечером, подумала о человеке, которого пришла предупредить. Вчера ей казалось, что, если у нее будет возможность объяснить ему, он все поймет и, наверное, согласится уйти. Она не сомневалась, что они найдут общий язык, что к этим зарослям они, во всяком случае, относятся одинаково. И что ее слова будут услышаны. Сейчас, в раскаленной тишине, это были пустые мечты, не имевшие никакого отношения к действительности. Она жалела, что все это затеяла. Вот здесь он провел десять лет! Это не поддавалось ее разумению. Она почувствовала острую боль обиды и готова была заплакать, как ребенок.

Ей пришло в голову, что если она залезет на дерево, то сможет сориентироваться. Но на глянцевитых стволах не было ни сучка, и при второй попытке она упала и подвернула ногу. Она вцепилась в дерево, ей было страшно наступить на ногу, и она боролась со своим страхом, как будто надеялась усилием воли превозмочь боль, которая грозила ей пленом.

Она ничего не заметила и не услышала и все-таки подняла голову и слегка повернулась, не отрывая рук от гладкого ствола. Он стоял у самой опушки. Возможно, он все время был там. Или его привлек звук ее шагов.

— Я… я не видела вас, — дрожащим голосом сказала она.

Выражение его лица ничего ей не говорило. Его седые волосы были коротко острижены, вернее, обкромсаны и прилипли к голове потными прядями. Это слегка удивило ее, наверное, потому, что она представляла его иным. Он был очень худ, как будто солнце сожгло дотла всю лишнюю плоть на его костях, и его руки стали похожи на узловатые черные палки. У него было ружье, и она вдруг испугалась, что он убьет ее, если она не отгородится от него какими угодно словами, пока он еще не решил, что настиг одного из своих преследователей.

— Я пришла предупредить вас, — торопливо заговорила она, — они нашли ваш шалаш… они хотят сегодня загнать вас на пастбище…

Это было совсем не то, что она собиралась ему сказать. Его глаза оставались непроницаемыми. Они были очень темные, какие-то сверлящие, и она вдруг подумала, что они похожи на глаза животных или птиц своей настороженностью, особым умением различать и опознавать, которым она не обладала. Щетина давно не бритой бороды белела на его темном от загара лице.

— Я… если бы вы только согласились уйти, — сказала она. — Они хотят, чтобы вы ушли, больше ничего, они не понимают…

Ее слова умерли от жары и тишины. Она видела, как по его лицу ползают мухи.

— Я хотела помочь вам, — продолжала она, презирая себя за то, что ей так страшно.

Только пальцы, сжимавшие ружье, чуть шевельнулись. Его неподвижность невозможно было вынести. Вдруг она зарыдала — громко, безобразно, давясь слезами, закрывая руками лицо.

Он слегка попятился. В этом движении была какая-то не свойственная людям плавность, и она вспомнила аборигенов, которых видела однажды на севере, совсем не похожих на тех, которые переселились в город и стали такими же неуклюжими, как она. Человек двигался со странной неотвратимостью, как крадутся животные или колеблются от ветра тонкоствольные деревья в редком лесу. Она не видела, когда он ушел. Она смотрела на деревья, около которых он только что стоял, и плакала.

В конце дня до нее долетели звуки выстрелов, глухие и неправдоподобные, тут же растаявшие в тишине. Она пошла туда, откуда они доносились, и довольно скоро, совершенно этого не ожидая, оказалась на дороге, которая вела к дому Мэкки. Пройдя еще немного, она услышала голоса и закричала. Несколько человек вышли из зарослей на дорогу. Она бросилась к ним, но тут же остановилась. Немного дальше на дороге она увидела «Лендровер» и рядом полицейского.

— Мы хватились тебя, — сказал Кен, — обыскали все кругом… Тед нашел то место, где ты перелезла через изгородь, — и все…

— Эти выстрелы… я слышала их…

— Мы искали тебя. Его никто не видел. Он пытался обойти нас, а потом выстрелил в Дона… Нам тоже пришлось стрелять.

Она ничего не сказала, и он добавил:

— Нам пришлось это сделать, Энн. Мы послали за полицией. А где ты была? Как ты здесь очутилась?

Она не знала, что сказать ему.

— Наверное, искала тебя, — ответила она.

К ним подъехал «лендровер», и водитель открыл дверцу. Они возвращались назад по иссушенной, разбитой дороге, до которой уже дотянулись зыбкие тени сломанных кустов.

Олаф Руэн

Домик возле парка

Фрамуга разбилась вдребезги; и осколок стекла, пролетев через комнату, впился в щеку Джона.

Булыжник, величиной с половину кирпича, упал на кружевную скатерть, покрывавшую полукруглый журнальный столик возле окна, и осколки градом посыпались туда, где мгновенье назад стояла Андреа.

Из раны на виске, у самого глаза Джона, полилась кровь, она стекала по щеке на белый воротник рубашки; на какой-то миг в комнате все замерло, кроме этой маленькой, появившейся вдруг струйки.

Брат и сестра застыли на месте, вглядываясь в черноту ночи.

Легкий ветерок, влетев через зияющую дыру в окне, всколыхнул штору, Андреа повернулась и истерически закричала:

— Ты ранен!

Джон дотронулся до порезанной щеки и с изумлением посмотрел на окровавленные пальцы.

— Хулиганьё, — сказал он.

Он бросился к двери и распахнул ее. Из темноты проступили просторы парка, обрамленного высокими эвкалиптами и мрачными смоковницами. На вершине холма шелестел листьями ветер; на обнесенном белой оградой широком овальном стадионе было пустынно — лишь звезды да уличные фонари тускло освещали его.

— Может, это случайно, — робко, неуверенно сказала Андреа.

Она старалась видеть во всем только хорошее, и Джон пробормотал что-то, как бы соглашаясь, хотя знал наверняка, что никакой случайности здесь нет. Если бы это был крикетный мяч…

Никто не бежал по парку, у входа не видно ни одной машины. А может, она только что отъехала?

Из соседних кварталов доносился глухой шум редких автомобилей.

— Боже мой, всё в крови! — крикнула Андреа и бросилась за пластырем..

Когда она вытирала его лицо влажным полотенцем и накладывала пластырь, зазвонил телефон. Джон, сидевший на ручке кресла, чтобы сестре было удобнее, встал и взял трубку.