Пауль происходил из эстонской крестьянской семьи. Красноармеец, затем комиссар в годы гражданской войны, депутат Совета, слушатель Военной академии, он получил звание генерала. Я не знала его имени, под которым он работал в Шанхае, не знала тогда и того, что он родом из Эстонии, а его полная жена, с которой я несколько раз встречалась, — по национальности латышка. Мне было известно, что в Шанхае он владел рестораном. Не думаю, что он был также совладельцем фотомагазина Джона, как об этом утверждает автор книги «Доктор Зорге радирует из Токио». Не имело смысла давать двум товарищам одно легальное прикрытие, поскольку Пауль его уже имел, будучи владельцем ресторана. Я ни разу не видела Пауля за прилавком Гришиного магазина, а лишь в задней комнате, где проявлялась пленка. Я уже упоминала, что не участвовала во встречах в нашей квартире, лишь приносила чай в комнату. Это было необычно, поскольку европейские женщины поручали любую работу слугам. Поэтому от случая к случаю я сама обслуживала и других гостей, что выглядело в глазах наших слуг самое большее как чудачество, а не особое отношение к некоторым гостям. Чемодан, переданный мною товарищам, использовался в ходе встреч. В нем хранились печатные и рукописные материалы. Вскоре Рихард принес второй чемодан; как и первый, я поставила его во встроенный в стену шкаф. Это был большой дорожный чемодан. Такие вещи в Шанхае не бросались в глаза, так как каждая европейская семья имела много таких чемоданов, поскольку никто здесь подолгу не жил.

Как-то я принесла чай в верхнюю комнату и увидела товарищей с револьверами в руках. В чемодане и на ковре также лежало оружие. По виду Рихарда и Пауля я заметила, что мое появление в этот момент было нежелательным, тем не менее я была рада. Не только бумажки, но и оружие! Оказывается, я полезней, чем я себе это представляла. Я считала свою работу слишком незначительной и из-за этого очень переживала.

Оружие могло быть образцами, представляющими интерес для Советского Союза (в армии Чан Кайши в качестве советников находились немецкие генералы), или оно имело значение для китайской Красной армии. Возможно, что два присутствующих китайских товарища учились разбирать и собирать оружие. Примерно в это же время — Мише было около шести месяцев — оба чемодана были пустые, и Рихард посоветовал мне приготовить другой чемодан для меня и ребенка. Не исключено, говорил он, что мне придется срочно уехать во внутренние районы страны и искать там убежище у товарищей. Не задавая вопросов, я упаковала рубашечки и пеленки и наполнила бутылку стерилизованной водой. Я была рада, что могу кормить Мишу грудным молоком, иначе трудно было бы организовать нормальное питание для ребенка, вес которого был ниже нормы. Нечего было и думать о молоке или молочном порошке за чертой больших городов Китая. Китайская няня, которая ухаживала за Мишей — в Китае их называют Амма, — рассказывала мне, что всех своих четверых детей она кормила грудью до трех лет. Некоторые бедные матери продают свое молоко богатым матерям для их младенцев, а сами кормят своих детей рисовым отваром. Для меня это служило утешением — где бы мне ни пришлось прятаться, рис для Миши можно было достать. Я сказала Амме, как плохо это, на мой взгляд, когда матери бедняков вынуждены прибегать к такой форме заработка. Она ответила: «Я знаю, мисс в душе очень хорошо относится к китайцам».

Ежедневно я ждала известий и не решалась отлучаться из дома, чтобы не упустить возможного звонка по телефону, о котором мы договорились. Рольфу об этих тревогах я ничего не сказала. Впрочем, тревога была условной. Со мной в любую минуту могло что-нибудь случиться, особенно сейчас, когда Рихарду стало известно об опасности и, возможно, надо было бежать, хотя с такой ситуацией всегда надо было считаться. Отъезд не состоялся. Через две недели я заполнила чемоданы вещами, и товарищи опять стали встречаться у меня. Однако с тех пор я всегда держала наготове один упакованный чемодан с моими и Мишиными вещами.

Может создаться впечатление, что было неосторожно хранить в одном месте оружие и разведывательный материал. Однако в ходе встреч с этим материалом работали, а оружие я видела лишь один раз. Думаю, что оно недолго хранилось в моем доме, но не исключено, что оружие пролежало в шкафу два с половиной года.

Встречи вновь были прерваны, когда Рихард попросил меня спрятать одного китайского товарища, которому грозила смертельная опасность. Я вынуждена была сказать об этом Рольфу, и то, чего я опасалась, произошло — он отказался, ссылаясь на те же причины, что и при рождении ребенка. Слишком велика, говорил он, опасность для: меня и для Миши. Я сказала, что его отказ может стоить товарищу жизни и что я никогда не смогу ему этого простить. В конечном счете он согласился, но мне стало ясно, что в наших отношениях появилась трещина.

В дальнейшем Рольф стал коммунистом и неоднократно доказывал свою верность партии и Советскому Союзу.

Товарищ жил у нас примерно две недели. По-английски он почти не говорил. Если внизу у нас собирались гости, то в верхней комнате он ложился в кровать, чтобы не слышно было его шагов. Что я говорила Амме и повару о госте в верхней комнате, сейчас не помню. Поскольку товарищ жил у нас, Рольф также проявлял по отношению к нему предупредительность и даже сердечность. Беседовать с ним мы из-за незнания языка не могли.

После его ухода наш дом был для друзей временно закрыт. При тех террористических методах, которые применяла китайская полиция, нельзя было в случае ареста исключать возможности провала явки.

Дважды Рихард давал мне рукопись для перепечатки. В первом случае это был доверительный материал, составленный фирмой «ИГ Фарбен» о географических и аграрных условиях Китая, состояний внутреннего рынка страны и т. д. Второй материал объемом примерно 350 страниц машинописного текста был также очень интересен. В нем давалась характеристика экономического положения Китая. Его составил один товарищ, венгр по происхождению, хорошо знавший немецкий язык. Его имя как сотрудника «Инпрекора» было широко известно, но я его не могу вспомнить.

Как я уже писала, Агнес поселилась неподалеку от нас. 17 октября я писала домой, что она «восхищена мебелью, оборудованием комнат… что Рольф вновь проявил свои способности».

В то время я познакомилась с Хоцуми Одзаки[21]. Я неоднократно его видела, но не могу что-либо добавить к его портрету, который уже описан в книгах, посвященных Рихарду Зорге. Совместная нелегальная работа породила тесный контакт с Одзаки. Он показал мне фотографии своей маленькой дочери, которые всегда носил с собой. Прошло много лет, и я снова увидела Одзаки, теперь его фотографию, и ужаснулась, прочитав сообщение о том, что его убили.

Нити, связывавшие меня со страной, в которой жила, становились все прочнее, и я предложила Юргену приехать в Китай.

«Я исхожу прежде всего из мысли о том, что ты обязательно должен познакомиться с Азией. Такое знакомство очень расширяет горизонт, думаю, что в научном отношении это важнее, чем знакомство с Америкой. Страна не изучена, здесь столько неизведанного, что, познав эту страну, можно многое сделать, это полезно и с точки зрения чисто личных интересов.

Поразительна жизнь китайских улиц: носильщики, продавцы цветов, открытые лавочки и харчевни, масса детей — описать все это невозможно, но все это настолько интересно, что уже сейчас вызывает разговоры в Германии. Думаю, если вы приедете, то это станет для вас незабываемым событием на всю жизнь».

Разумеется, ко многому в Китае я так и не могла привыкнуть. Через год я уехала к морю в Паитайхо. Оттуда я писала Юргену.

6 августа 1931 года

«Паитайхо — чудесный уголок, окаймленный цепью гор и морем. Ведь надо было и мне на некоторое время покинуть Шанхай. Мой вес упал до 107 фунтов. Жить в Китае — это не так-то просто. Что бы сказала Маргарита, если бы в ее квартире по стенам ползали рыжие жирные сороконожки 15-сантиметровой величины. Если одна из этих тварей прикоснется к телу, то на много месяцев, иногда целый год на теле остается гнойный ожог. Они неистребимы, эти твари. Рольф убивает их молотком. Миша от них совсем теряет голову. Муравьи здесь также вчетверо крупнее, чем в Германии.