Жила в Омане птица-рыболов,

Взимала рыбой дань с морских валов.

Ловитвой в море занималась днем,

Спала же на песке береговом.

И рыбы сами на крючки когтей,

Завороженные, стремились к ней.

Но старческая немощь подошла,

Охотничьи орудья отняла.

Ослабло зренье, и не стало сил

В когтях и в мышцах облинявших крыл.

По целым дням на берегу она

Сидела, безнадежности полна.

В волнах играли сотни рыбьих стай,

Как на шелках рисует их Китай.

Как будто огнезвездный небосклон

Был в зеркале текучем отражен.

Глядела птица на простор морской,

Как нищий на обильный стол чужой.

Хоть вот он — рядом лакомый кусок,

Но так недосягаемо далек!

И рыбка шаловливая одна

К несчастной птице выплыла со дна.

И так как в безопасности была,

Над птицею глумиться начала:

«Эй, лютый бич сородичей моих!

Ты божья кара племени немых,

От злого клюва, от когтей твоих

Оделись мы в кольчугу волн морских.

Что ж ты сидишь, угрюма и скучна,

Иль уж для дела больше не годна?

Кто силы и когтей тебя лишил,

Густые перья выщипал из крыл?»

А птица ей: «Больна я и стара.

Совсем слаба. Прошла моя пора!

Исчезла хищность прежняя моя,

В делах моих раскаиваюсь я.

Я плачу, сожаления полна,

Что так была преступна и грешна.

От молодой горячности все зло,

Содеянное мной, произошло!

О, угрызенья совести! О, стыд!

Он рыбьей костью сердце мне язвит.

Теперь я твари не клюю живой!

В слезах, питаясь горькою травой,

Достигла я душевной чистоты.

Теперь-то уж меня не бойся ты!

Я рада, что моя утихла прыть…

Давай по-братски, безмятежно жить,

Чтоб амальгаму злобы с сердца смыть,

Чтоб серебром добра его покрыть.

С открытою душой ко мне приди,

От сердца недоверье отведи.

Вот этой крепко скрученной травой

Ты завяжи мне клюв зловредный мой,

Чтоб в безопасности ты с этих пор

Могла вступать со мною в разговор!»

Доверчивая рыба, в тех словах

Лжи не заметив, позабыла страх,

С жгутом травинок к птице подползла

И прямо в птичье горло путь нашла.

Оборвалось ее житье — бытье,

Как будто вовсе не было ее.

*

Из чаши света, кравчий, дай испить,

Чтоб недра мрака ярко озарить!

Чтобы от гневных языков огня

Бежала ложь, как ночь от солнца дня.

Приди, о долгожданный наш певец,

Учитель мудрый раненых сердец!

Рыданьем чанга сладко утиши

Скорбь тайную истерзанной души!

Дошли преданья древние до нас.

Как милостью небесной Фейсограс

Открыл замок сокровищницы слов,

Осыпал землю ливнем жемчугов:

«О ты, что раковиною морской

Вбираешь рокот глубины мирской,

Прислушивайся к голосу наук

И грубых дел остерегайся, друг!

Будь благороден, добр и справедлив,

И если ты душою прозорлив,

Сердечен — должен сам себя стыдить,

Когда задумал злое совершить.

А если ты открыл свои уста,

Пусть будет речь разумна, не пуста.

Глубокой мыслью речь вооружи,

К заветам мудрым слух насторожи.

Пред тем, как ночь завесит твой порог,

Пред тем, как, сонный, свалишься ты с ног,

Ты памятью свой разум озари

И день минувший весь пересмотри.

Все ладно ль за день у тебя прошло,

Что сделал за день ты — добро иль зло?

Собой владел ли? Мудр и сдержан был

Иль разума границы преступил?

На золото, как скряга, не молись.

Как язвы, скряжничества устыдись.

Богатством не спасешься от беды.

Из-за довольства иль из-за нужды

В печали жизнь свою не проводи.

Путь между ними средний находи.

Но нет для сердца тяжести лютей.

Чем зависть к доблестям других людей.

И если хочешь ты свой утлый челн

Под этим сводом, что коварства полн,

До пристани надежной довести,

Друзей найти на жизненном пути,

На жизнь людей и на дела сперва

Гляди, — не на красивые слова.

Красно он говорит, — но от него

Что пользы, коль дурны дела его?

Когда поправший правду царь начнет

Все делать, что ему на ум взбредет,

Забыв о людях и о нуждах их,

Он сам разрушит зданье дел своих.

Не мучь безмерно душу каждый час

Исканьем в мире власти и богатств.

Не рвись к тому, что взять не удалось

Иль что само собою не далось.

Нет, отступи и, с силами затем

Собравшись, сразу овладеешь всем!»