Но Ветлугин, улыбаясь, отрицательно качал головой.
Раза два прошелся мимо Якаги. Лицо его было озабоченно, нос, будто вынюхивая, поворачивался из стороны в сторону. Что тут творится? Какую новую затею придумал беспокойный чужеземец?
В каждом самом заурядном поступке Ветлугина «дети солнца» искали теперь скрытый, магический смысл.
Кто-то, глубокомысленно попыхивая трубочкой, заявил, что, по его мнению, это новое колдовство. С помощью нескольких пойманных живьем гусей чужеземец хочет заворожить всех гусей, которые прилетают на лето в горы Бырранга. Удастся ли колдовство — вот в чем вопрос!
Якага, нахмурясь, принял позу придирчивого и строгого экзаменатора: уж он-то понимал толк в этих делах!…
Битых полтора часа простоял муж шаманки подле Ветлугина, закинув руки за спину и сосредоточенно следя за тем, как чужеземец помахивает длинной хворостиной. Потом, так и не поняв ничего, обернулся к расположившимся на берегу соплеменникам, ждавшим его решения.
Вздор! Чепуха! Самая пустяковая, глупая затея! Чужеземцу не приманить к озеру ни одного нового гуся, хотя бы просидел тут сто лет и все время размахивал своей длинной палкой. Даже такой длинной палки мало для удачи колдовства. Нужен еще прирожденный дар, как у Хытындо. Вот кто умеет ладить с духами, не то что этот хвастунишка!
Якага еще раз пренебрежительно сплюнул и поспешил к стойбищу докладывать супруге, что тревожиться незачем, возня чужеземца с гусями — просто детская забава, которая даже на руку, так как выставляет его в смешном виде перед «детьми солнца».
А когда зеваки вслед за Якагой разошлись, Ветлугин приступил к самому главному: тщательно «закольцевал» своих гусей.
Настоящего металлического кольца в его распоряжении, понятно, не было. Вместо этого к ножке каждой пойманной птицы географ привязал маленькую берестяную трубочку с нацарапанными на ней буквами и туго-натуго обмотал, прикрутил сухожилиями.
Буквы были очень маленькими, но ведь и сама записка — четырехугольный клочок бересты — была совсем мала. На ней могло уместиться всего несколько слов. Поэтому Ветлугину приходилось быть лаконичным. Он сообщал лишь о сути открытия и указывал свое местонахождение: горы Бырранга на Таймыре, верховья горной реки, не показанной на карте, по-видимому впадающей в Таймырское озеро. Адресовались записки в Академию наук.
Прошло томительных полторы или две недели бессменного дежурства на уединенном лесном озерце, во время которого «закольцованные» питомцы Ветлугина всячески пытались сковырнуть клювом мешавшие им «бинты». Некоторым это удалось, но не всем — мешали сухожилия.
Наконец гуси отрастили себе новые перья. В один прекрасный день они снялись с воды и полетели, тяжело взмахивая белоснежными, новыми, с иголочки, крыльями, сначала совсем низко над лесным притихшим озерцом, потом все выше и выше.
Прерывистый гогот их, напоминавший лязг в дребезжание жести, прозвучал музыкой для ушей Ветлугина.
Все, что зависело от него, было сделано. Теперь дело за гусями.
Вскоре начался массовый отлет на юг казарок, гусей, куропаток — всей летующей на севере Таймырского полуострова птицы.
Где-то там, в этой пестрой крикливой кампании, находились и гуси, «закольцованные» Ветлугиным его крылатые посланцы. Они улетели на зиму в теплые широты…
Донесут весть из Таймыра или не донесут?…
Запрокинув голову, долгим взглядом провожал их человек, стоявший на берегу реки, не показанной на карте.
«Что ж, — думал он, — птицы, по существу, привели меня из океана на этот полуостров. Быть может, они и выведут меня отсюда?…»
4
Но к чему было самообольщаться? Заранее следовало готовить себя к худшему.
Петр Арианович отлично понимал все несовершенство «гусиной почты».
Во-первых, на крошечном клочке бересты умещалось слишком мало текста. Стоило стереться двум-трем словам, и смысл записки уже нельзя или трудно было бы понять.
Во-вторых, приходилось полагаться на случай. Какое количество гусей надо «закольцевать», чтобы хоть один из них попался на глаза охотникам, был убит и таким образом доставил записку по назначению!…
Тем не менее Петр Арианович каждое лето регулярно продолжал «кольцевать» гусей. На протяжении первых трех или четырех лет с их помощью географ послал более ста посланий в окружавший его молчаливый мир.
Потом, правда, он уменьшил количество «кольцуемых» гусей, так как одновременно начал применять и другие способы связи.
С этой точки зрения его заинтересовали жертвенные олени, которых торжественно отпускали на волю раз в году (после поколки) в честь благосклонной к своим детям доброй Матери-Солнца.
Предварительно оленя клеймили, то есть ставили на левую лопатку (против сердца) особое тавро, метку солнца, опасаясь, как бы не вышла путаница и он не попал по ошибке в жилище какого-либо другого Духа.
Что происходило с оленем дальше? По-видимому, он возвращался на зиму в тундру вместе с другими, неклеймеными оленями. Там их подстерегали охотники-самоеды.
Жертвенный олень убит, охотники подходят к нему, осматривают шкуру и видят на ней…
Так возникла мысль ставить свою собственную тамгу рядом с тамгой солнца.
Здесь Ветлугину пришлось быть еще лаконичнее, чем в «гусиной почте».
Буквы он заменил условными значками. Три точки, три тире, три точки означали призыв на помощь, сигнал SOS, известный радистам всего мира.
Ветлугин надеялся, что охотники-самоеды, обнаружив на убитом олене непонятные знаки, поволокут шкуру в ближайшую факторию или на полярную станцию (возможно, на Таймыре уже появились фактории и полярные станции). А там должна была быть рация. Достаточно радисту взглянуть на шкуру, чтобы сразу понять: где-то на полуострове живет человек, который «подает весть о себе и просит помощи.
Делать это, во всяком случае, приходилось втайне (даже от Сойтынэ и Нырты). С точки зрения жителей Бырранги, чужеземец совершал святотатство, посягал на оленей, посвященных солнцу, пытался «переадресовать» их.
Нет, нужно было найти новый, более совершенный способ связи!
5
О нем Ветлугин подумал еще весной 1917 года, возвращаясь с Ныртой после одной из прогулок.
Они спускались с гребня горы, где осматривали пасти.
Обреченный жить на дне котловины, стиснутой со всех сторон каменными стенами, Петр Арианович очень дорожил возможностью хоть ненадолго вырваться из своей щели. С высоты птичьего полета озирал он неприветливые горы Бырранга. Грозный первозданный хаос громоздился вокруг. В распадках белели сугробы, рядом чернели обнаженные гребни, с которых ветер сдувал снег.
Стоя здесь, Ветлугин чувствовал себя как на острове. Море, каменное море расстилалось вокруг.
Он находил много сходства между своим положением и положением мореплавателей, очутившихся после кораблекрушения на необитаемом острове.
Как они подавали весть о себе?
Плотно закупоривали пустую бутылку, в которую была вложена записка, и спускали на воду, возлагая надежды на то, что в открытом море ее заметят с какого-нибудь корабля.
В задумчивости смотрел географ на реку, которая тускло поблескивала внизу.
Прорываясь через громаду гор, текла она по дну ущелья, бросалась из стороны в сторону, словно беглянка, спасающаяся от погони, и исчезала на юге за туманной дымкой горизонта, где уже начиналась равнинная часть тундры.
Следовало пустить бутылку по реке!
Но бутылок в ущелье, понятно, не было и не могло быть. Чем же заменить их?…
Когда осенью 1917 года, после «Праздника солнца», сорвалась первая попытка побега, Петр Арианович подумал о плавнике. Если ему самому не удалось спрятаться в дупле плавника, то ведь он мог спрятать туда письмо.
Одно время он собирался выделывать бочонки из бересты, но потом отказался от этой мысли, так как понял, что их раздавит во время первого же ледохода. Кроме того, они были бы желтого цвета и необычной формы. Их могла заметить стража в Воротах.