Сапоги Чолпонбая слегка увязали в глинистом пологом берегу. Потом он почувствовал гальку. Чем дальше от берега, тем тверже становился грунт и глубже. Холодная вода несколько успокоила его. Вот она уже по пояс, по грудь. Он решительно оттолкнулся ногами и, ведя одной рукой плотик, поверх которого лежало оружие и гранаты, поплыл.

Сразу же почувствовал течение. Но всех заранее предупреждали об этом. Не зря и переправу начали так, чтобы постепенно течением снесло всех к устью Орлиного лога, как раз напротив Меловой горы. Недвижимый с виду Дон упрямо и властно тянул плывущих за собой.

Течение крепчало, набирало сил. Предрассветный туман, к счастью, надежно скрывал людей.

Почему-то казалось, что вот-вот сейчас рассветет.

Какими медленными кажутся взмахи рук, как тяжело ногам в сапогах, каким бесконечным чудится окутанный тьмой и туманом отрезок воды, несущей тебя в неизвестность…

Лодки не видно. Не слышно и весел. Ракета! На левом берегу командир полка поднял телефонную трубку. Артиллеристы замерли у орудий. Снаряды в стволах. Минометчики ждут приказа. Пулеметчики держатся за рукоятки — большие пальцы легли на гашетки… А вдруг наших заметят?! И тогда… Тогда надо прикрыть их огнем.

Струйка холодного пота побежала по лицу командира полка. Оттуда, с той точки, которую надо взять, развернется наше наступление на Острогожск, Белгород, Харьков. Огромный поток, лавина войск ринется вперед. Но ринется или нет? Все зависит сейчас от горстки храбрецов, тех, что с Гороховым. От этих одиннадцати.

Обнаружат или нет? Как долго висит эта проклятая ракета…

Подполковник Казакевич не заметил и сам, как близко поднес к губам телефонную трубку, как рука его застыла да и все тело окаменело от напряжения. Нет, черт побери, лучше плыть там, вместе со всеми, чем так стоять и чувствовать, что ты бессилен. Да, да, бессилен опередить события, хотя, кажется, сделал все, чтобы их предугадать.

А ракета не гаснет! Нет, надо быть здесь: они же знают, что мы прикроем их огнем! Плывите осторожней, быстрей!

Наконец ракета погасла.

Командир полка правой рукой, сжимавшей трубку, вытер вспотевшее лицо. Глубоко вздохнул.

…Плыть становилось все труднее, темнота и туман рассеивались медленно.

Чолпонбай заметил, что кто-то стал замедлять движение, и вот он уже около Чолпонбая. Это Герман.

— Ногу… Судорогой свело, — прошептал он.

Чолпонбай молча подсунул свое плечо под руку взводного. Он и сам ослабел: пловец он был неважный. Но случившееся с командиром придавало ему сил.

— Как бы оружие не потерять, — шепнул взводный, опираясь на плечо солдата и борясь с судорогой.

И в этот момент плотик вдруг накренился. Тулебердиев успел схватить автомат, но связка с гранатами и патронами ушла под воду. Патроны остались только в диске автомата. Гранат всего две.

— Скоро доплывем, — успокаивающе прошептал Чолпонбай и стал сильнее грести свободной рукой, чтобы не отставать от передних.

Чуть развиднелось. До берега совсем близко.

Фашисты не стреляют. А может, заметили и ждут, чтобы расстрелять в упор, как только наши выйдут на берег? Все может быть — враг коварен и силен.

Что-то шевельнулось в камышах. Всплеснуло. Рыба или засада?

Опять дважды плеснуло что-то.

— Щука, — шепнул взводный.

«Сколько же еще плыть?» — подумал Чолпонбай. И тут ноги нащупали дно. Герман помог вытащить лодку. Вот все они, на ходу затягивая ремни, с патронами и гранатными сумками, сжимая в руках автоматы, выбрались из воды и залегли. Оружие наготове. Мокрые все с головы до ног. Надо бы разуться, вылить воду из сапог да и глину счистить. Но время не ждет.

— Напоминаю, — говорит командир роты. — Группа Захарина идет слева. Группа Бениашвили — справа. Герман и Тулебердиев со мной. Пойдем прямо по склону Меловой…

Молча проводили четверку, точно канувшую в туманную мглу Орлиного лога. Не слышно ни шагов, ни других звуков. Молодцы!

Другая четверка скользнула по берегу вправо.

Горохов кивнул и первый двинулся к еще зыбким в утренних сумерках выступам Меловой горы. Поползли по склону.

Покрытые глиной сапоги скользили.

Выше… Еще выше… Там — дзот. Он совсем близко. Совсем, совсем.

Сто метров, девяносто, семьдесят…

Как тихо. Неладно что-то… Неужели не видят? Шестьдесят метров…

Сейчас ударят! Пятьдесят… А, дьявол!..

Сорвался, пополз вниз Горохов, все быстрее, быстрее. Подсек Германа. Это уже совсем плохо.

Какой страшный шум!

Подавшись вперед, напружинившись, Чолпонбай раскинул руки, словно бы врос в камень, сам стал камнем…

Удержал товарищей. Замер. Тишина вокруг… Услышали? Нет. Потом подставил плечо Горохову. Тот вскарабкался и потянулся к выступу. За ним и Герман.

Чолпонбай махнул пм рукой, давая понять, что справится сам, чтобы его не ждали. Пока он помогал Горохову, пока подсаживал Германа, сумел лучше рассмотреть то, что видел вчера в бинокль с той стороны.

Цепляясь краями каблуков за выемки, опираясь о корни, у самых их оснований, Чолпонбай выбрался на выступ. Оказался рядом с Гороховым и Германом. Отсюда — вверх, по козьей тропке, гуськом. Вот уже и амбразура — видна щель. И эта щель, словно живое существо, заглядывает в самое сердце. А может, и правда наблюдают? Молчат… Почему?

Горохов глазами дал понять Герману, чтобы он остался с гранатами здесь, сам же с Чолпонбаем неслышно проскользнул в открытую дверь дзота…

На левом берегу командир полка не отнимал бинокль от глаз. Он видел движение группы Горохова, видел, как они поднялись до самого дзота…

Шли секунды, минуты. Если все будет в порядке, если этот дзот будет обезврежен, то кто-то из них должен дать условный сигнал.

Но не было видно ни Германа, ни Тулебердиева, ни самого Горохова.

Приближался рассвет. Надо начинать переправу. Все зависело от того, поднимет ли трижды оружие над головой Горохов. Командир полка не отрывался от бинокля ни на секунду, напрягался так, словно он сейчас сам нырнул в дзот и бросился в единоборство.

Неужели погибли?..

Бегут, торопятся секунды. Время убыстрило бег. Он ждал этого мгновения, и все-таки сигнал был для него столь неожиданным, что даже напугал. Он отчетливо увидел, как из-за дзота быстро вышли Горохов и Тулебердиев, как Горохов трижды поднял над собой автомат.

Самая опасная точка больше не существует! Можно начать переправу.

Командир полка схватился за телефонную трубку?

— Нача…

И не договорил.

Показалось, что над самым ухом застрочил пулемет. Но он бил с крайнего выступа Меловой горы. Бил оттуда, откуда не ждали.

Не зря показалось вчера Чолпонбаю подозрительным расположение камня. Дзот контролировал огнем и реку, и подходы к Меловой горе, и подступы к уже обезвреженному дзоту.

Сейчас пулемет бьет по ним и каждую секунду может перенести удар на тех, кто начал форсировать реку. Операция будет сорвана, если не перервать глотку этому дзоту. Но как? Как его взять? Как остановить огонь врага?

Эти вопросы неумолимо возникали не только перед командиром полка, но прежде всего перед теми, кто был на том берегу, у подножия Меловой…

— Справа придется! — крикнул Герман.

— Да, надо в обход, — кивнул Горохов. — Но сколько времени потеряем? Сорвем переправу, если не заткнем ему глотку!

Чолпонбай тронул старшего лейтенанта за рукав и попросил, словно речь шла не о нем, не о его жизни, именно попросил:

— Разрешите мне? Напрямик!

— Напрямик?! — Горохов даже протянул это слово: напрямик — значит верная смерть, верная, даже вдали от дзота. Тут шансов нет…

— Да, напрямик! — уже требовал Чолпонбай. — А вы оба бегом в обход. Иначе сорвется переправа. Если я даже не сумею что-либо сделать, то хоть отвлеку на себя внимание противника. А вы за это время…

И тут Чолпонбай трижды поднял над собой автомат: как бы продублировал условленный сигнал.

— Давай, дружище! Вот тебе гранаты. — Горохов протянул свои.