Воспитывала Аллу престарелая бабушка, неграмотная женщина. Она кормила, поила и одевала внучку на свою небольшую пенсию. Иной раз в доме нечего было есть, и от голода у Аллы кружилась голова. Хорошо, если накормят соседи. Но не все относились с сочувствием к девочке. Кое-кто с неприязнью глядел на нее: «Незаконнорожденная!», «Твоя мать — плохая!», «Весь Павловск знает ее как пьяницу!». Черствые люди и не подозревали, что эти слова болью отзывались в маленьком детском сердце.

Мать Аллы действительно была жалкой. Такой ее сделало пристрастие к спиртному. Она пропила все вещи, вплоть до мебели и простынь, так что в комнате ничего не осталось. Когда кончились деньги и покупать водку уже было не на что, мать стала пить политуру. Часто ее можно было увидеть возле пивных ларьков. Грязная, оборванная, она толкалась среди стоящих в очереди мужчин, выклянчивая дармовую кружку пива, и те смеялись над ней...

Однажды Алла решила, что не пустит мать в комнату, заперлась, и тогда пьяная, обезумевшая женщина, явившись домой посреди ночи, схватила топор и стала выламывать дверь, осыпая дочь бранью, угрожая ей расправой.

Кончилось тем, что Анну Гусарову как пьяницу, тунеядку выслали из Ленинграда. Бабушка к тому времени умерла, так что Алла фактически осталась одна. Если она стала грубой, дерзкой, если поведение ее было вызывающим, то в известной степени это являлось как бы самозащитой. И в одежду мужскую Алла переодевалась главным образом по той же причине: пусть принимают ее за мальчишку. Им, мальчишкам, живется легче, чем девчонкам. Во всяком случае, они и постоять за себя могут, и кулаки пустят в ход в случае надобности.

— Мне во всем не везло, — рассказывала Алла Марии Федоровне, которая внимательно, не перебивая, слушала свою подопечную. — Если дети дарили мне какую-нибудь игрушку, то приходили родители этих детей и с руганью отнимали ее у меня.

Однажды я заболела ангиной. Соседи — взрослые, но недалекие люди, которым я, однако, слепо верила, — посоветовали мне выпить водки, лучше всего перцовки, и тогда, мол, болезнь быстро пройдет. Одна из подружек — Люба Лобызина — сбегала тут же в магазин, купила на свои деньги бутылку перцовки, принесла, и я стала «лечиться». Но в тот момент, когда я наполнила стакан, отворилась дверь, и в комнату вошла учительница. Увидев у меня в руке стакан с перцовкой, она стала меня порицать. Уверять, что я просто «лечилась» по совету соседей, взрослых людей, я не стала. Все равно бы не поняли, не поверили!

— И тем не менее, учительница была права: видеть девчонку со стаканом водки в руке — картина неприглядная, — осуждающе сказала Мария Федоровна. — Вино погубило твою мать. Неужели ты хочешь, чтобы и тебя постигла та же участь?

— Нет, нет, — воскликнула Алла, — не хочу!

— Тогда дай слово, что ты никогда больше не будешь пить.

Поговорив с Аллой не раз и не два, выслушав ее исповедь, Мария Федоровна поняла, что эта отбывающая наказание девчонка больше всего нуждается в душевном тепле, в ласке, которой она была лишена всю свою жизнь. И она постаралась дать ей это тепло. Почувствовав со стороны Марии Федоровны дружелюбное отношение, Алла стала смотреть на нее не только как на «гражданку начальницу», но и как на своего доброжелателя. И получилось так, что ей самой захотелось доказать Марии Федоровне, что она далеко не такая, какой ее считали многие.

Постепенно работа в мастерской, где Алла сидела за швейной машинкой, увлекла ее, перестала быть тягостной, как вначале. Труд приносил девушке удовлетворение. Больше того, Алла уже не замечала, что он принудительный. Это походило на чудо. Но чудес, как известно, не бывает.

Когда администрация колонии убедилась, что Алла Гусарова хорошо работает, безукоризненно ведет себя, она поставила вопрос о ее досрочном освобождении. Да, Алла стала совсем другим человеком. Такой она и вышла раньше срока на свободу.

Неся чемоданчик с пожитками, Алла не спеша шла по запорошенной первым снегом дороге, с удовольствием вдыхая свежий, морозный воздух, и на душе у нее было легко. Она радовалась не только долгожданной свободе, но и тому, что нашлись люди, которые поняли ее, «трудную» девчонку, проявили к ней внимание, помогли обрести веру в жизнь, напутствовали теплым словом.

...И, как мы уже рассказали вначале, была свадьба...

В ПЛЕНУ ВЕЩЕЙ

Есть дела, с которыми не сталкиваются ни работники милиции, ни следователи прокуратур. Они попадают прямо к народным судьям. Приходит на прием посетитель, побеседует с судьей и оставляет заявление с наклеенными на него синими марками госпошлины. Заявление кладут в папку, ставят на обложке номер и надписывают:

Они бывают порой очень любопытными, эти исковые дела. По ним можно судить о характере людей, их моральных качествах.

В народном суде Калининского района слушалось дело о разводе.

Мужчина и женщина, еще недавно составлявшие единую семью, теперь сидят в разных концах зала и, стараясь не глядеть друг на друга, дают объяснения, почему они решили разорвать брачный союз. И задача судьи — вникнуть в причины развода, признать их либо уважительными, либо неосновательными. Нелегко это — быть посредником во взаимоотношениях между мужем и женой. Каким надо быть тонким психологом, знатоком человеческих душ, чтобы определить все точно, без ошибки.

Но то дело, о котором идет речь, особой сложности не представляло. Двое вступили в брак. Никакой любви между ними не было. Просто сошлись и стали жить. Не мудрено, что через несколько месяцев выяснилось: ни он, ни она не испытывают друг к другу никаких симпатий. Решили разойтись.

— А вещи? — спросила одна сторона.

— Какие вещи? — удивилась другая.

— Те самые, что в шкафу. Как мы их делить будем?

— А мы и не будем делить. Я их просто не отдам. Это мои вещи.

— Нет, мои!..

Так помимо дела о разводе появилось в суде еще одно — о разделе имущества.

Что же делили муж и жена? Какие вещи? Оказывается, старый брезентовый саквояж, алмаз для резки стекла и банки с вареньем. Впрочем, в последний момент банки с вареньем они сами из списка вычеркнули: пока дело находилось в судебной канцелярии, тяжущиеся успели варенье съесть. Но саквояж и алмаз пришлось делить суду.

Можно было подумать, что без этого алмаза и брезентового саквояжа немыслимо вообще существование этих людей — такой они подняли шум. Попутно на судебном заседании выяснилось, что в комнате у этих людей все было на запорах. Шестнадцать замков насчитали свидетели! А поперек комода была прибита сверх того увесистая железная перекладина. Но не думайте, что в комоде хранились бог весть какие ценности. На самом деле в нем лежали старые валенки и рваные простыни.

Даже окно на кухне было у этих людей на замке. За окном находились вчерашние котлеты. И вот, чтобы никто не унес эти холодные, покрывшиеся слоем жира котлеты, люди повесили на окно пудовый амбарный замок.

Может быть, эта пара испытывала материальные затруднения, раз так берегла каждый предмет, тряслась над ним? Может быть, у этих людей денег не было?

Были деньги! Пачки денег! Сотни кредиток! Они хранились в сыром углу, покрылись плесенью, и супруги сушили их, развешивая по всей комнате на веревочке, как белье. При этом они следили и за деньгами и друг за другом. Они не доверяли никому, даже самим себе.

В зале сидели слушатели. Они перешептывались, удивлялись людской скаредности, жадности.

Дела о разделе имущества, к сожалению, не такое уж редкое явление в судах. Муж и жена И. целый год после развода никак не могли поделить вещи. В список, приложенный к исковому заявлению, поданному в нарсуд Выборгского района, был включен, например, фотоаппарат, который даже и не существовал. К тому моменту его давно уже не то продали, не то утеряли. Подлежал разделу и чайный сервиз «Каролина» на шесть персон. За то время, что его приобрели, две чашки, блюдце и молочник были разбиты. Как писал судебный эксперт (в такого рода делах производится и экспертиза!), сервиз «в предъявленном виде потерял первоначальное качество». Однако Алексей Филиппович И. и не думал уступать «Каролину». Он считал, что имеет на нее полное право. Но поскольку мирным путем супругам договориться не удалось, то пришлось суду определять, кому должны принадлежать эти четыре чашки и пять блюдец с когда-то ярко сверкавшим, а теперь заметно потускневшим золотым ободком.