Мама открыла дверь и очень испугалась, увидев, что ты держал Сельваджу на руках. Но ты жестом попросил ее молчать. Тогда она приблизилась, и умильная материнская улыбка озарила ее лицо. Она нежно погладила дочь по голове, потом посмотрела на тебя с той же улыбкой и жестом пригласила следовать за собой, проводив до комнаты дочери.

Ты осторожно положил Сельваджу на кровать и накрыл ее легким покрывалом. Она повернулась на бок и сонливо задержала твою руку, будто не хотела, чтобы ты покидал ее. Больше всего на свете ты хотел, чтобы она не выпускала твоей руки, но, чувствуя на себе взгляд матери, ты высвободил ее.

— Хочешь заночевать здесь? — спросила мама. — Место есть. Я могу позвонить и предупредить отца.

Ах, если бы это было возможно. Это был бы королевский подарок. Но ты не хотел, чтобы утром мама стала третьей лишней, поскольку она работала на этой неделе в вечернюю смену. Не то, чтобы ты не испытывал сыновней любви к своей матери, просто ты не хотел, чтобы она играла роль палки в колесе в твоих отношениях с Сельваджей. Ее присутствие наверняка помешало бы тебе вести себя так, как хотелось. Поэтому ты поблагодарил за приглашение, но отклонил его.

Вы попрощались в дверях, и она чисто по-матерински приласкала тебя, нежно потрепав за вихор. В твоей жизни не хватало именно таких материнских проявлений любви.

Ты поцеловал ее в щеку и стал спускаться по лестнице. Только когда дверь за твоей спиной закрылась, ты остановился и обернулся, чтобы в последний раз сегодня подумать о Сельвадже, которая в этот момент мирно спала в своей постели.

16

Ты оставил в Мальчезине частичку себя самого и потому часто мысленно возвращался туда, думая о Сельвадже, которой теперь всецело принадлежало твое сердце.

Правда, от твоей сестры не было никаких известий после того знаменательного дня, хотя мама и говорила, что она осталась очень довольна поездкой и жаждала отправиться куда-нибудь еще в компании с тобой и твоими друзьями.

На третий день, изнемогая от неизвестности, ты узнал, что мама хотела купить кое-какие кисти и краски, и вызвался ее проводить, надеясь под этим предлогом разузнать что-нибудь еще. В магазине ты подождал, пока она сделает свой выбор, и, принимая от нее первую серию коробок и пакетов, с равнодушным видом, как бы невзначай спросил:

— Мама, а что Сельваджа, завела себе новых друзей? Что-то давненько я ее не слышал.

— Нет, я бы не сказала, — ответила она. — Она все больше дома сидит, иногда ходит по магазинам. Начинает осваиваться в городе, — добавила мама, улыбаясь неизвестно чему.

Ты спросил себя, почему же тогда она не позвонила тебе, ты бы мог показать ей интересные места, прогуляться вместе и все такое. Ты как минимум ждал этого после Мальчезине.

— А почему ты меня об этом спрашиваешь? — поинтересовалась мама, прерывая ход твоих мыслей. — Что-то не так?

— Вовсе нет, — невозмутимо соврал ты. — Просто мои друзья спрашивали, действительно ли ей понравилось в их компании.

И мама, задумавшись в сомнениях над двумя небольшими подрамниками и совсем не беспокоясь о том, чтобы подсластить тебе пилюлю, медленно произнесла:

— Кажется, она говорила мне, что ей понравилось. Я даже вчера предложила ей позвонить тебе, чтобы вы сходили куда-нибудь вместе, но, очевидно, она этого не сделала. Да, я определенно говорила ей об этом. Или нет. Не помню. Не обращай внимания.

Эти слова привели тебя в замешательство. И разумеется, тут же зародилась обида, ты почувствовал себя оскорбленным.

В самом деле, Сельваджа звала тебя, когда хотела, и вила из тебя веревки, а как ты чувствовал себя потом, ее совершенно не волновало!

Она вспоминала о тебе только тогда, когда ей было это выгодно, например, сопроводить на дискотеку или провести денек на озере. Ты и в первый раз не хотел в это поверить, и как идиот опять наступил на те же грабли! Очень может быть, что за спиной она просто смеялась над тобой — и баста. Она воспринимала тебя как своего пажа, камердинера, холопа!

Боже, прямо уму непостижимо, как ты умудрился попасть в эти сети второй раз, поддаться обману, решив, что она питает какие-то чувства к тебе, новоявленному Джеппетто[11]. Вот для чего понадобились все эти нюни в Мальчезине! Фальшивые поцелуи, фальшивые объятия. Но стоило тебе отвернуться — бац! — как настоящей лицемерке, ей больше не было дела ни до тебя, но до твоего мира. Вот же какая актриса! Она понятия не имела, что такое искренность!

Не было смысла мучиться из-за такой говнюшки, из-за властной, подлой девчонки, которая притворялась, что любит тебя, только когда ей это было выгодно!

Горькое разочарование и накатившая волна уныния душили тебя почти до рвоты.

У-у-у.

Вот стерва.

17

Актриска снова возникла на горизонте три дня спустя после твоего разговора с матерью. К тому времени рана твоя еще не зажила. Это было утро, ты только что проснулся и пребывал в том пограничном состоянии, когда еще трудно отделить сон от яви. Тебе казалось, что ты слышал голоса. Ты встал и прислушался: голоса доносились с первого этажа и были вполне узнаваемы. Твой отец, твоя мать и эта комедиантка, специалист по манипуляциям. Боже, внезапно дом стал слишком тесен, чтобы вместить вас обоих под своей крышей!

Ты быстро надел первое, что попалось под руку, и вышел из комнаты, стараясь не шуметь. Ты закрылся в ванной, чтобы освежиться и собраться с мыслями. Но чуть только ты попытался осторожно приоткрыть дверь и выскользнуть в коридор, как стокнулся нос к носу с ней; похоже, ей опять что-то было нужно от тебя. Ты сделал вид, что не видишь ее, как если бы она не существовала вовсе, и не сказал ни «привет», ни «как дела». А она посмотрела на тебя, как на сумасшедшего, хотя и не опасного.

— Извини, — сказала она. — Это моя вина.

— Да что ты говоришь. — Не останавливаясь, ты прошел к лестнице и стал спускаться с голивудским позерством — лучший Джонни Стронг на все времена.

Внизу, в столовой, ваши родители о чем-то оживленно разговаривали.

— Привет, — сказал ты, не обращаясь ни к кому в отдельности, и направился в кухню с намерением что-нибудь перекусить, хотя на самом деле аппетит у тебя совсем пропал.

Спустя несколько минут, так и не притронувшись к еде, ты вернулся в столовую и сел на диван.

— Ну что? — спросил ты. — Есть новости, которые вашему сыну не мешало бы знать?

На журнальном столике напротив дивана лежали какие-то документы, кажется, для сдачи в наем квартиры на улице Амфитеатра. Впрочем, мало-помалу ты догадался, что мама, женщина гиперактивная, решила не ждать, когда там кто-нибудь поселится, и переехать сюда. Это решение окрылило отца, и он летал по комнате, как престарелый Купидон. Что касается тебя, ты тысячу раз предпочел бы быть тем самым чертовым жильцом и жить в одиночестве, как поэты-романтики прошлого, чем оказаться под одной крышей с ненавистной актриской по имени Сельваджа.

И тут как раз эта самая комедиантка заглянула в дверь.

— Пошли, Джонни? — обратилась она к тебе.

— Пошли куда?

— Прогуляться, — как ни в чем не бывало сказала она, пожимая плечами. — Здесь до обеда делать нечего.

И ты, вместо того чтобы послать ее ко всем чертям или запустить ей в голову цветочным горшком, взял свой сотовый, портмоне и вышел в сопровождении комедиантки и таинственного Джеппетто, который совершенно очевидно превалировал в твоей раздвоенной личности и управлял по своему хотению натренированным телом покорителя водных дорожек. Ты злился на себя, на весь мир и особенно на Сельваджу, которой всякий раз удавалось легко подчинять себе своего холопа, которым ты в сущности и был.

Словом, ты решил сводить ее в сад Джусти, и после небольшой поездки все в той же французской колымаге вы зашли в парк, не говоря ни слова. Актриска сразу же стала восхищаться прелестями пейзажа, особенностями итальянского сада, зелеными лабиринтами, идеально подстриженными умелыми руками, останавливалась, чтобы полюбоваться на статуи, а ты молчал. Ни слова. Ни жеста. Молчал как партизан.