— Вы ко мне?
— Да. К вам, пани Галина.
Угасший взгляд вдруг как бы ожил, но лицо, изборожденное морщинами, свела судорога. Вижу, как дрожит рука, сжимающая дверную ручку. Знаю, что в этот момент женщина борется с собой: захлопнуть дверь передо мной или же впустить меня. Минуту продолжается молчание. Наконец шепотом говорит:
— Пожалуйста, войдите…
Я прошел кухню. Комнатка небольшая, скромно обставленная. Сидим за столом напротив друг друга. Минуту смотрю внимательно, может, даже слишком, на ту, которая когда-то в городе считалась самой красивой девушкой. Фотография, которая была со мной, подтверждала это. Теперь передо мной пожелтевшее лицо с густой сетью морщинок вокруг потухших глаз. Волосы — когда-то длинные, пушистые, белокурые — теперь с проседью. Чувствую себя смущенным. В течение многих лет старался узнать ее прошлое и теперь нарушаю ее одиночество. Так хочется узнать от нее побольше о тех жестоких годах.
Сижу перед этой женщиной как школьник и не знаю, с чего начать разговор. Она тоже молчит, разглядывая свои продолговатые ладони, на которые тяжелая работа и время наложили отпечаток.
— Слушаю. Вы ведь хотите со мной поговорить, — прерывает она наконец молчание.
— Давно вы здесь живете?
Она внимательно в меня всматривается, что-то мысленно обдумывая.
— Вы хотели не о том спросить. Я знаю, кто вы. Три раза я меняла местожительство. Не хотела я этой встречи. Но от прошлого трудно уйти… Всю жизнь ухожу от него. Однако…
— Понимаю вас. И все же наша встреча состоялась… Только вы можете объяснить те события… Или вы развеете ложные мифы и легенды, или подтвердите… Это очень важно…
— Вы напишете об этом?
— Возможно…
— Вы назовете фамилии, факты, местность?
— Нет! Я изменю место действия и имена. Оставлю только факты. Вы согласны?..
Опять между нами вырастает стена молчания и недоверия. Она смотрит на меня, потом опускает взгляд, потирает ладони, борется с собой. Однако я убежден, что услышу эту историю.
— Хорошо… Расскажу, хотя никогда никому не говорила. Пусть люди моего поколения вспомнят Галину на Белостокщине. Но прошу не рассматривать это как исповедь, не хочу оправданий. А может… может… оправдание вернуло бы меня к жизни?.. — добавляет тихо, замолкает, сжимает ладони. — Оставлю вас на минутку. Сварю кофе…
Остаюсь в комнате один. Взглядом блуждаю по убогому жилищу. На шкафчике около тахты вижу фотографию. Внимательно присматриваюсь. Да, узнаю… Это он, Людвик. Его улыбка, взгляд.
Пани Галина приносит кофе, садится, начинает говорить. Вначале робко, взвешивая слова.
— Моя настоящая фамилия вам известна. И молодость также. Говорили мне всегда, что я привлекательная, красивая… Это разжигало мое воображение. На выпускном балу меня избрали королевой. Да, я была красивая… наверное…
Она легким движением поправила волосы, задумалась.
— Я собиралась продолжать учебу, но… это не имеет значения. Было много друзей, жених. Людвик, — она шепотом называет его имя. — Мы очень любили друг друга. Это была моя первая, самая большая и… последняя любовь. Если бы не это, то, пожалуй, никогда бы я не сделала того, что потом…
Клятву в подпольной организации мы дали вместе летом 1941 года. Вместе выполняли задания и всегда давали обещание, что если что-либо произойдет с одним из нас, то второй доведет дело до конца.
Потом произошли эти два случая. Многих арестовали. Ежедневно гестапо нападало на след новой тройки конспираторов. Кто-то предавал, кто-то раскрывал нашу организацию. Домыслы были различные, но имя предателя пока не было известно. Людвик получил приказ идти в лес, в отряд. О нем и обо мне гестапо не знало. Помню ту ночь, когда он уходил в лес. Просила я его забрать меня с собой. Он посоветовал мне пока остаться и ждать приказа. Если вы в жизни действительно кого-нибудь любили так, как я любила Людвика, то можете понять, что означало для меня это расставание.
Несколько дней я ходила как потерянная. Ждала от него вестей. Я полагала, что уже в эту ночь получу желаемое известие и пойду в лес. Да, пришел приказ, но не такой, какого я ожидала…
Я должна была остаться в городе, сблизиться с немцами, познакомиться с ними и даже… завести роман…
— Людвик знал об этом приказе?
— Вы сомневаетесь? Наверняка! Он был одним из его авторов. Установить с немцами приятельские отношения не представляло трудностей. Помогла моя внешность и приятельница из фольксдойче, с которой я вновь стала дружить. Она впервые привела меня в «Дойчес хаус». Оркестр, буфет, пьяные лица офицеров, их песни… Я должна была улыбаться, танцевать, выслушивать омерзительные предложения.
Я установила несколько интересных знакомств. Никто не знал, что я полька. Немецким языком я владела довольно хорошо…
Сразу же сообщила в лес о своих действиях. Первые мои шаги были одобрены, и велено было ждать следующих приказов. Через две недели связной из леса принес мне фальшивую метрику и приказ подписать фолькслист… Этим я должна была отвести от себя любые подозрения.
Несколько дней я боролась с собой. Убежать или выполнить этот проклятый приказ?.. Чувство долга взяло верх. Кун, офицер вермахта, с которым я познакомилась в «Дойчес хаус» и который без памяти влюбился в меня, помог быстро оформить смену национальности. Таким образом, я стала… немкой.
Тогда уже без опасений я могла бывать в «Дойчес хаус», в офицерском казино. У гестапо и эсэсовцев были другие казино. Пока я туда не имела доступа, а это мне очень было нужно. Наконец я познакомилась с Хайнертом — обер-лейтенантом войск СС. Он работал в гестапо: руководил секцией арестов и следствий. Я знала, что нравлюсь ему, знала также о том, что это жестокий и изощренный убийца. Я стала с ним заигрывать. Хайнерт попался на удочку…
Игра, которую я начинала с Хайнертом, была опасной, тем более для молодой и неопытной разведчицы. За установление этого знакомства, от которого партизаны многого ожидали, я получила благодарность. Вначале я старалась не встречаться с Хайнертом наедине. Виделась с ним только в казино. Я прикинулась веселой девушкой, щебетуньей, думающей только о танцах, развлечениях, беззаботной, которая ни в чем не разбирается, а тем более в войне. Если я заводила разговор на тему, которая интересовала меня, а вернее, партизан, то делала это осторожно и шутливо. Хайнерт любил хвастаться…
Однажды я встретила его на улице. Случай. Что было делать? Он шел рядом со мной, развлекал разговорами, а я вынуждена была улыбаться и играть свою роль. Я видела презрительные взгляды прохожих. Читала в них ненависть. Это была плата за мое предательство. После этого все приятельницы отвернулись от меня. Никто из старых знакомых не заходил в мой дом. Постепенно я перестала существовать для жителей моего города. То есть не так… Везде говорили обо мне. Я это знала. Несколько раз получала анонимки. В них были предупреждения, ругательства — самые бранные, самые изощренные. Проклятия неслись мне вслед. Даже дети… Что я тогда должна была испытывать, можете себе представить. — Она прерывает признания, ее душит кашель. — Тайник для поддержания связи с лесом находился у старого кузнеца около кладбища. Я передавала полученную информацию и получала приказы из отряда. Связной был надежный. Помню такой случай. Однажды вечером я пошла с подругой в «Дойчес хаус». Ко мне подсели два знакомых офицера вермахта. Мы пили кофе, сплетничали. Вошел Хайнерт в сопровождении гестаповца. Взглядом прогнал от нас офицеров, заказал водку. Хайнерт все время посматривал на часы. Я видела, что он чем-то возбужден. Это было после очередных массовых арестов членов движения Сопротивления. Партизаны нуждались в сведениях о том, кто какие показания дает на допросах, кто попался, а главное, когда будут вывозить арестованных. Я провоцировала Хайнерта больше пить. Потом мы танцевали, и он сожалел, что вынужден немедленно уйти. Я спросила, почему он спешит и не хочет развлекаться. Хайнерт осмотрелся и шепнул мне на ухо, что у него есть приказ сразу же возвратиться в гестапо. К утру он должен подготовить эшелон «бандитов» в Кенигсберг и доставить их на место.