Резко отрицательный отзыв о "Бесах" принадлежит Цабелю. Он продиктован, однако, не только гневом, вызванным окарикатуренным образом Кармазинова, в котором критик узнал своего кумира — Тургенева. Слабость романа Цабель видит в трактовке "нигилистического движения", которая не раскрывает его "глубокого смысла"[2037].

Критикуя роман "Идиот", Цабель выдвигает свой главный аргумент. Суть его в том, что писатель "изменил своей неумолимо реалистической музе"[2038]. Любопытно отметить, что и некоторые русские критики расценивали роман "Идиот" как своего рода измену "натуральной или реальной манере воспроизведения и освещения окружающей действительности"[2039].

Другой критик по поводу "Подростка", "Бесов" и "Братьев Карамазовых" заявляет следующее:

"Ни одна из трех книг не производит удовлетворительного впечатления, поскольку нагроможденные в них идеи и мотивы порождены фантазией автора"[2040].

Автор "Села Степанчикова и его обитателей" и "Хозяйки" обвиняется в том, что "он покрывает свои образы мистической дымкой и тем самым мистифицирует читателя"[2041]. В заключение рецензент приходит к выводу, что данные произведения "не представляют никакого интереса для немецкого натурализма"[2042]. Генкель разделяет сложившееся неблагоприятное мнение о поздних романах Достоевского, называя их "менее удачными". Однако же он выдвигает иные доводы. "Достоевскому, — рассуждает критик, — вообще никогда не везло в изображении действительности как таковой; она была для него благодатной темой лишь тогда, когда преломлялась через присущий ему гуманизм и талант психолога"[2043]. Упрек адресуется, главным образом, "Бесам" и "Подростку", поскольку в "Идиоте" (по мнению одних критиков)[2044] и в "Братьях Карамазовых" (по мнению других) Достоевский якобы возвращается "на покинутую стезю гуманности"[2045]. He вызывает былых восторгов и психологический талант позднего Достоевского. Если главные персонажи "Преступления и наказания" были оценены как "шедевры реалистической психологии"[2046], то князь Мышкин в "Идиоте" — это лишь "идеалистическая абстракция"[2047], в "Селе Степанчикове" — "странные, причудливые характеры"[2048], а в "Весах" они "лишены логики"[2049]. Некоторые критики считают, что в последних романах преобладают "чистая психиатрия и патология".

В результате облик Достоевского в немецкой критике как бы раздваивается: с одной стороны — создатель гениального "Раскольникова", с другой — автор "слабых" романов; с одной стороны — петрашевец, с другой — противник либерального движения. И в этой связи легенда о двух Достоевских, возникшая в Германии в 80-е и 90-е годы, приобретает определенный смысл.

В 1889 г. в журнале "Die Gesellschaft" было помещено следующее объявление:

"В издательстве С. Фишера появились два интересных новых романа "Вечный муж" и "Игрок (повесть из курортной жизни)" популярного русского романиста Федора Достоевского, которого, однако, не следует путать со знаменитым автором "Раскольникова""[2051].

Трудно судить, насколько широко было распространено это заблуждение. Но тот факт, что журнал мюнхенских натуралистов не был одинок, подтверждает рецензия фон Базедова (1890). Она начинается также с предостережения не путать "современного Федора Достоевского" с "классиком Федором Михайловичем Достоевским", гениальным создателем "Раскольникова", причем, если последнего уже нет в живых, то первый еще здравствует[2052]. Но главное в том, что "два" Достоевских в рецензии прямо противопоставлены друг другу.

Упрекая Федора Достоевского за неясный стиль ("Село Степанчиково", "Хозяйка"), рецензент ставит вопрос:

"…может ли путаность и неясность, если даже она лежит в природе изображаемых явлений, быть художественной?"

И отвечает:

"Нет".

И это решительное "нет", по мнению критика, убедительно подтвердил Федор Михайлович Достоевский в своем "Раскольникове"[2053].

Последний роман Достоевского "Братья Карамазовы" в целом также не нашел признания в немецкой критике рассматриваемого периода. Цабель считал его самым слабым произведением романиста. Он даже выражает что-то вроде удовлетворения от того, что роман остался незавершенным.

Более объективный, хотя и сдержанный отзыв о нем дал Рейнгольд:

"Это глубоко продуманное произведение, в котором автор изложил свою христианскую, пропитанную мистицизмом философию, политическое кредо и самый интимный свой личный опыт"[2054].

"Религиозный элемент", по его словам, "играет в романе основную роль"[2055]. Если Рейнгольд не приемлет религиозную концепцию Достоевского как "националистическую, с оттенком мистико-идеалистической спекулятивности"[2056], то с иных позиций оценивает ее М. Неккер. Он полагает, что "идеал бога" нужен Достоевскому как опора "нравственности вообще"[2057]. Вопреки общему мнению, рецензент убежден, что в "Братьях Карамазовых" писатель остается реалистом, но реалистом, для которого "эмпирическая данность" не является "единственным критерием истины"[2058]. По характеру изображения представителей русского общества "Братья Карамазовы" чем-то напоминают ему романы Золя[2059]. В статье оспаривается также точка зрения на композицию как "слабейшую сторону таланта Достоевского". Критик восхищается "искусством композиции, теми изобретательными и сложными средствами, на которых он строит действие"[2060].

"Достоевский повествует своеобразно, изобретательно и захватывающе"[2061].

Упрек в "несовершенстве формы" адресовался Достоевскому в эту пору довольно часто (что было видно уже из откликов на "Раскольникова"). Отдельные критики настаивали на том, что в произведениях Достоевского "больше правды, чем красоты"[2062]. Среди них, в частности, был Цабель. Резкую отповедь этим критикам дал Рейнгольд. Он называет их "педантами", которые "навязывают художнику свои собственные эстетические критерии"[2063]. "Достоевский, — пишет он, — был борец, новатор, трибун, он владел пером как мечом, а от него требуют совершенства формы! Писатель не щадил своих сил, жертвовал себя идее, а господа Цабель, Шмидт, Шульц и Мюллер теряют самообладание только потому, что он где-то нарушил предписания эстетики"[2064].