Керенский не был организатором. Его политический успех был результатом его ораторского искусства и искренности политических убеждений. Он был одиноким борцом за чистую демократию. Ни одна партия административно не поддерживала его. Он даже не был членом Центрального Комитета социал-революционной партии, к которой его относили. Левое крыло этой партии смыкалась с коммунистами, требуя немедленного мира с Германией.

Ленину было сорок семь лет, когда он стал главой Советского правительства. Медленно двигающийся человек, со всё время что-то вычисляющим умом, практичный и реалистичный, он не заботился о демократической идеологии и постоянно повторял, что массы глупы до тупости и должны направляться лидером. Он был опытным организатором, его очень маленькая в 1917 году политическая партия марксистов-большевиков подчинялась ему беспрекословно.

Два человека, Керенский и Ленин, решали судьбу России и мира на столетия вперёд.

Керенский достиг пика популярности. Им восхищались, и он имел поддержку большинства населения страны. Вся власть была в его руках. Общая ситуация в стране здорово улучшилась, и порядок был восстановлен в большинстве областей России. Военная ситуация, казалось, благоприятствовала России, когда Америка 6 апреля 1917 года объявила войну Германии. Керенский запросто мог сделать страну демократической и свободной и в тоже время с нормальным порядком в стране. Однако, с первых шагов на посту Премьер-министра он показал полную непригодность, не прогнозируемость действий и неспособность даже просто оценить ситуацию. Вскоре после своего назначения он вдруг решил, что на фронте необходимо предпринять наступление. Это было его личное мнение, и оно было отрицательно принято членами Верховного командования и многими политическими лидерами. Ему говорили, что фронт длиной две с половиной тысячи километров хотя и держится, но пассивным образом, и его лучше не трогать. Керенский возражал, он верил в свою харизму и способность поднять солдат в атаку. Он начал доказывать, что немедленная победа на фронте позарез необходима для престижа его правительства. «Я поведу солдат», — сказал он и как министр обороны выехал на фронт.

Наступление в Галиции стало полной катастрофой с отступлением и существенными потерями.

20 августа 1917 года прошло шесть недель, как Керенского избрали Премьер-министром. Широкие массы всё ещё верили в него. Его речи всё ещё возбуждали энтузиазм, он всё ещё был идолом русского народа. Однако, уже началась сильная критика, исходящая от несоциалистических либеральных и умеренно консервативных кругов. Полная дезорганизация и отсутствие всякого планирования в его правительстве. Полный волюнтаризм с одной стороны, и полная нерешительность с другой стороны. Он вообще никого не слушал, и что более всего удивительно, вообще игнорировал коммунистическую опасность, как будто её и не было. Он вообще отказался рассматривать передвижения Ленина, как угрозу правительству, и отказался пресечь подрывную деятельность коммунистов в армии. В результате провала наступления враждебность между Военным командованием армии и Керенским быстро нарастала. Офицерский состав обвинил его в том, что именно Керенский разложил армию своими зажигательными речами, отрицающими дисциплину и единоначалие в армии. Эта взаимная ненависть внезапно взорвалась и подготовила всё для успешного свержения демократического правительства.

Коммунисты в армии проводили всё возрастающую диверсионную и пропагандистскую деятельность. Они проникли во все армейские полки, где они сформировали коммунистические ячейки. Керенский демонстрировал очевидное нежелание предпринять какие-либо меры по наведению порядка. Всё это вылилось в то, что Главнокомандующий армией генерал Лавр Корнилов решился на чрезвычайный шаг. Генерал Корнилов имел репутацию прогрессивного человека, героя войны, блестящего военного стратега и честного патриота. Кстати, он был назначен на этот пост самим Керенским. Керенский и Корнилов оба оставили мемуары об этом, где каждый по своему интерпретирует ситуацию. Всё началось с того, что член Государственной Думы и бывший Обер-Прокурор Святейшего Синода Владимир Львов явился к Керенскому и, со слов самого Керенского, предъявил ему что-то вроде ультиматума от генерала Корнилова. Тот запрашивал у него, чтобы в Петербурге было объявлено военное положение, чтобы Военное командование получило больше власти, а правительство подало в отставку. Эта версия Корниловым отрицалась. Керенский поймал Корнилова. Он позвонил Корнилову по телефону и изобразил, как будто он соглашается с требованиями генерала, а сам телеграммой приказал арестовать Корнилова «для того, чтобы защитить свободу и порядок в стране». Крайняя степень лицемерия!

Ответная телеграмма Корнилова была резкой:

Чья бы правда ни была, Керенский арестовал Корнилова и назначил себя Верховным главнокомандующим. Офицерский корпус фактически отказался выполнять приказы Керенского. Даже юные, только что из школы офицеры стали к нему настроены враждебно. Постоянная подозрительность к армии сгубила Керенского, а арестом Корнилова Керенский просто обрубил сук, на котором сидел. Теперь не только офицеры, но и рядовые плевали на его приказы. Таким образом, к концу августа Керенский был уже политическим трупом: армия была против него, умеренные и либеральные партии тоже не хотели быть ассоциированы с Керенским, а левые всегда чихвостили его и в хвост и в гриву, хотя он и не имел мужества признать это. Народная популярность, это всё, что у Керенского тогда ещё оставалось.

Полнейшим парадоксом оставшихся шести недель его правления оказалось то, что в то время как у Керенского нашлись мужество и решительность подавить военную оппозицию, но он и пальцем не пошевелил, чтобы предпринять хоть какие-то меры против большевиков.

Я приехал в Петербург утром 7 октября. У меня с собой было письмо Ленина Григорию Пятакову, представителю центрального комитета большевиков на Украине. Я получил письмо от Николая Пятакова, который был братом Григория Пятакова, но умеренным либералом. Письмо представляло из себя приказ начать вооружённое выступление в Киеве 15 октября 1917 года, очевидно, что в этот же день Ленин думал свергнуть правительство и в Петербурге. Был октябрь 1917 года, который круто изменил курс русской истории. Стоял холодный и шустрый день, светлый и необычайно солнечный для октября. Проезжая в трамвае по Невскому проспекту, я не наблюдал признаков волнения и неспокойствия, как я ожидал увидеть. На иностранца октябрь 1917 года в Петербурге производил впечатление нормальной жизни: бары и рестораны, ночные клубы и театры были переполнены хорошо одетыми, весёлыми людьми. Людей, очевидно, не трогали политические перипетии в правительстве. Балетная премьера в Мариинском театре как всегда привлекала публику. По такому случаю можно было видеть коммунистов Троцкого и Луначарского, сидящих в ложах плечом к плечу с Набоковым, Кишкиным или Милюковым, представляющих либеральные партии.

Люди в полевой военной форме на улицах воспринимались как логическое последствие войны, которая шла где-то далеко. Стоимость продуктов питания не была дорогой, хотя и была гораздо выше, чем в довоенное время. Некоторая инфляция была, однако военврач с зарплатой в 300 рублей мог скромно, но нормально прожить в Петербурге.

Буфет, куда я заскочил, чтобы перекусить, был забит мужиками, пьющими водку и закусывающими огромными бутербродами с чёрной икрой и лососиной. Великолепная Александровская площадь, знаменитая своими военными парадами, была в полном движении. Автомобили, извозчики, кавалеристы и марширующие войска давали ощущение хорошо организованного порядка. Подходя к Зимнему дворцу, расположенному на северной стороне площади, на меня сильное впечатление произвело большое количество автомобилей. Около обочины было припарковано не меньше семидесяти автомобилей различной расцветки и разновидности.