Вымывшись, Хамид подошел к Зейнаб. Осторожно, стараясь не испугать ее резким движением, он опустился рядом с ней, обвил рукой ее талию, поцеловал в щеку, прижал к себе и повторил:

— А теперь признавайся, что с тобой?

Но перед ним была не прежняя Зейнаб. Не та прелестная девочка, все существо которой чутко откликалось на наслаждение жизнью и которая ответила бы на подобный вопрос доверчивым и ласковым взглядом. И не та невинная девушка, что отталкивает юношу, который ее обнимает, лишь для того, чтобы тут же вновь очутиться в его объятиях. И не резвая проказница с томным взглядом, которая вся отдается любимому, чтобы хоть немного побыть с ним в нездешнем, счастливом мире наслаждений. Перед Хамидом была женщина, обремененная заботами, и самый взгляд ее был полон отчаяния и муки. Перед ним находилась чужая жена, которая твердо помнила о своем долге.

Зейнаб холодно освободилась из его объятий, поднялась и взглядом пригласила его продолжать путь — время позднее, да к тому же она не хочет, чтобы кто‑нибудь увидел их здесь вдвоем.

— Ты забыла меня, Зейнаб, — вздохнув, произнес Хамид. — Забыла прошлые дни!

— Нет, не забыла, но я вышла замуж. Вот и все. А что минуло, то минуло. Пойдем… — И она еще раз глубоко вздохнула.

Молча они дошли до деревни и расстались, не проронив ни единого слова.

Зейнаб, конечно, было грустно от воспоминаний о прошлом. Ведь тогда она была девочкой, веселой и беспечной. Тогда стоило Хамиду лишь один раз улыбнуться, и она чувствовала себя бесконечно счастливой и всякий раз, когда он подходил к ней, у нее трепетало сердце и ее будто несло куда‑то на волнах блаженства.

Но разве верность супругу не обязывает ее разговаривать даже с Ибрахимом как с чужим человеком? Разве эта верность не требует забыть его, вырвать из своего сердца? Но как это сделать, если при одном только воспоминании о нем душа ее тоскует и томится? Господи, если б она раньше знала, сколь отвратителен брак по принуждению, по обязанности!

Луна заливает комнату серебристым потоком света, который растекается по циновке. Зейнаб пристально смотрит на луну, и та отвечает ей нежным взглядом. Бледное светило с горних высей ласково смотрит прямо в смятенное сердце несчастной. И, завернувшись в плащ, сотканный из лунных лучей, Зейнаб постепенно погружается в мир сладких видений, далекий от людской суеты. На губах ее блуждает улыбка, как будто там, в другом мире, она повстречала Ибрахима.

Когда Хамид вернулся в свою комнату, первое, что бросилось ему в глаза, было прощальное письмо Азизы. Он долго читал и перечитывал его, пытаясь найти в нем какой‑то тайный смысл. Наконец он положил письмо, уселся в кресло и открыл наугад какую‑то книгу. Полистал ее, тщетно пытаясь читать, потом встал и подошел к окну, пристально всматриваясь в темноту ночи. Но вскоре одиночество стало непереносимо, и Хамид вышел в гостиную. Отец и братья уже находились там. Он занял свое место, и все стали ужинать.

Вечерняя беседа закончилась, как обычно, около одиннадцати. После того как были прочитаны и обсуждены газеты, все разошлись по своим комнатам. Хамид не стал ложиться, он снова взял письмо Азизы и принялся внимательно изучать его. Увидев в нем признаки скорби, он долго всматривался в строки, потом прижал письмо к груди и обратил умоляющий взгляд к луне, как будто луна могла помочь ему… Потом он положил письмо перед собой и сжал голову руками. Из глаз его неслышно скатилась слеза.

Этот листок бумаги напомнил Хамиду его последнее свидание с Азизой, так же, как сегодняшний вечер — его последнюю встречу с Зейнаб. Итак, жизнь кончена. Счастье покинуло его. О, злополучная судьба! О, призрачное счастье! За что аллах послал ему такую судьбу? Какое преступление совершил он, несчастный? Ведь ему так немного надо! Он согласился бы и на то, чтобы его возлюбленной была простая девушка, умеющая только читать и писать, но которая бы прошла с ним по жизни рука об руку, деля все невзгоды.

Хамид поднял голову, еще раз перечел письмо и, тяжело вздохнув, потушил свет. Он лег и попытался уснуть, однако сон не приходил к нему. Этот всемогущий владыка, бог покоя и призрачных видений, милостивый ко всем, кто ступил в его владения, бессилен перед человеком со смятенным сердцем. Он не приходит к нему, не может его успокоить.

Комната наполнилась густым, как смола, мраком. Вокруг царили тишина и безмолвие. Сердце Хамида билось глухо и тревожно. Чернота ночи усугубляла его страдания. Время двигалось медленно. Наконец, отчаявшись уснуть, Хамид встал, открыл окно, облокотился на подоконник и принялся смотреть на звезды, сиявшие в ночном небе. Луна уже скрылась за дальними домами. Хамид взглянул на часы — до зари оставалось два часа.

Два часа в таком одиночестве — срок долгий. Его душила тоска. Что же теперь делать? Он зажег лампу и принялся ходить взад и вперед по узкой комнате. Но это не принесло облегчения: неясная тревога продолжала мучить его. Он снова улегся в кровать, но сон не стал к нему благосклоннее. Хотел было почитать, но не нашел в себе сил даже раскрыть книгу. В конце концов он отпер дверь и вышел на улицу.

Но не сделал он и несколько шагов, как увидел деревенских стражников, растянувшихся во весь рост на завалинке. Каждый положил себе под голову дубинку и укрылся грубым плащом или пальто. Только один сидел, опершись на палку, выставив ее перед собой. Хамид направился к ним, ожидая услышать оклик: «Кто идет?» Однако все были погружены в сон, хотя сидящего стражника вполне можно было счесть за бодрствующего. Хамид уселся рядом с ними. Главный стражник сразу же вскочил в испуге, решив, что пришел кто‑нибудь из начальства. Гражданская одежда Хамида успокоила его, а всмотревшись внимательнее, он узнал и самого Хамида.

— Мухаммед, Фараг, — приказал старший, — вставайте и обойдите деревню!

Фараг и его отяжелевший от сна напарник встали и, опираясь на свои палки, пошли делать обход. Хамид пожелал обойти деревню вместе с ними. Они шли мимо строя темных домов. Лунный свет освещал лишь дрова, разложенные на плоских крышах. Шли молча. Когда приблизились к роще финиковых пальм, один стражник сказал: «Давай‑ка поищем фиников! Сейчас самая пора для них». Хамид тоже принялся искать упавшие на землю финики, но нашел очень мало. Стражники поделились с ним своей добычей. И все трое двинулись дальше, грызя финики и тихо беседуя о тяготах караульной службы. В зимнее время, когда холод заставляет их разжигать костры, кто‑нибудь из них потихоньку пробирается за добычей на кукурузное поле. Они без свидетелей поджаривают кукурузные початки и так коротают ночь.

Подошли к бахче. Оба стражника захотели сорвать пару огурчиков у края дороги. А если тут случится хозяин, то попросить у него. Владелец бахчи, который как раз оказался на месте, согласился на их просьбу ради господина Хамида, оказавшего ему честь своим посещением в столь поздний час. Потолковав о том о сем около получаса, они пошли дальше и завершили обход у знакомой завалинки. Начало светать.

Хамид пришел домой, улегся в постель и проспал почти до полудня. Однако первое, что бросилось ему в глаза, когда он проснулся, было письмо Азизы, лежавшее на столе.

Сколько раз забывал он эту девушку и вновь возвращался мыслями к ней! Совсем недавно ему казалось, что сердце его смирилось, но стоило ему взглянуть на ее письмо, как душу пронзила прежняя боль. Почему он так привязан к ней, почему невольно сравнивает с ней каждую девушку? Может, всему виной детская уверенность, что Азиза — его суженая? Неужели этот вздор настолько глубоко укоренился в нем, что он принимает его за моральное обязательство? Но сколько красивых девочек играло с ним в дни его детства! Да, но они были из семей феллахов. «Прими мое последнее прости, Хамид!» Ну что ж, прощай, Азиза!

Хамид пообедал вместе с отцом и братьями и удалился к себе. Они же до вечера так и не вышли из‑за стола. Потом кто‑то из них отправился в поля, а остальные принялись за нарды. Рассчитывая немного отвлечься от своих дум и скоротать время, Хамид велел оседлать коня.