Они неслись, каждый день меняли стоянку, мчались, как сумасшедшие, как зажаленные дослепу пчелами. Собственно, это было счастье. Как оказалось потом.

Нервы, наверное, не выдержали этого оголтелого, с ветром в ушах, этого самого — счастья. Однажды ночью — на шестую, кажется, ночь — поссорились. Вичку зашкалило. Она болтала что-то разнузданное насчет того, что замуж ей выходить совершенно незачем, пока она не насытится свободной жизнью, не наестся до отвала, а срок этот ей пока не виден. Ну ладно бы, сказала, и все. Недолго он бы вытерпел. Но ей хотелось топтаться на пятачке этой темы. Медом ей тут было намазано. Нравилось плясать на канате. Из тех, что любят ветер риска. Балансировать на краешке падения не обязательно телом. Духом — еще головокружительнее. С о з н а н и е  испытывать на отвагу. Им рисковать. Она болтала, что времена сейчас другие, — это раньше, в старину, женщинам присуще было целомудрие, но происходило оно, это их знаменитое целомудрие, отнюдь не из высокой нравственности, как это нравится считать вам, мужчинам, а исключительно из подлой боязни забеременеть. От этой опасности женщины были незащищены, и расплата могла оказаться ужасной. А теперь, когда мы избавлены от этого страха, мы наконец так же свободны, как и мужчины, и по-настоящему уравнялись с ними. Вот она, например, Вичка, вполне обезврежена, как разряженная бомба, и у нее поэтому нет никаких осложнений, и вот поэтому она, Вичка… И Саня залепил ей пощечину. Просто он не знал, как ее остановить. Нет, не за «убеждения». За то, что  г о в о р и т  о б  э т о м. О чем — если любовь есть — исключительно только молчать.

Значит — не любовь… Вот за это.

Она выскочила из палатки, была глубокая ночь и дикая местность. Палатку они разбили недалеко от шоссе, дорога пустынна. Мотоцикл они ставили для охраны так, что веревка крепления палатки проходила сквозь спицы колеса.

Саня не выскочил за ней, он думал: пусть, пусть остынет. Деваться ей все равно некуда: мотоцикл привязан, и ключ зажигания у него в кармане, а то б, конечно, она способна была махнуть на мотоцикле и не успеть подумать, как он тут останется. Уж он знал свою Вичку. Она была похожа на незаконченную бурную реакцию в колбе. Кипело, бурлило, что-то выпадало в осадок, что-то превращалось — во что? — пока еще было неясно, и вообще Вичка наполовину была еще только составные компоненты. Им еще предстояло превратиться во что-то неизвестное. Реакция шла наугад. (Нет, судьба исполнилась правильно. Вичку тогда и следовало именно отпустить на волю.)

В долгой тишине ночи послышался звук приближения тяжелой машины. Саня, не придал этому значения опасности: он был занят — злился. Но вдруг машина остановилась. Остановилась где-то близко. Дизель урчал и взревывал, хлопнула дверца. Саня рванулся из спальника, он был в одних плавках. Машина тронулась.

Он выскочил наружу — ночь чернущая, и на шоссе тьма таранила впереди себя свет фар, как буксир баржу. Свет натужно продвигался вдаль, а сама машина не различалась в гуще темноты.

— Вичка! — заорал Саня. — Вичка, черт возьми!!!

Тихо. Он рванул кол палатки, она сразу провисла, вдернул мотоцикл с подножки. Ключ зажигания! Штаны некогда. Выезд на дорогу в стороне, далеко, но каким-то чудом мотоцикл выпер на высокую насыпь через бурьян тут же, с места. Думать не было секунды. В плавках, босиком — переключая скорость, он привык поддевать рычаг снизу носком ботинка, и теперь он сорвал нежную кожу с пальцев — это будет, впрочем, обнаружено только назавтра. Сейчас ему некогда было замечать это, он думал: Вичка вряд ли одета… Впрочем, выскакивая, могла прихватить трико. А могла и так. С нее станется.

Удаляющаяся машина, вдогонку которой пустился Саня, была тяжелая, типа «МАЗа», и скорость у нее была дай бог. Дорога не просматривалась на проход, петляла и сворачивала за укрытия холмов и леса. Света фар Саня уже не видел впереди. Он гнал свой мотоцикл, совершенно не чувствуя холода ночи. Да где же, где наконец откроется прямая даль дороги, чтоб уцепиться за эту машину взглядом и на веревке этого взгляда подтянуться к ней поближе, — так мальчишками на коньках цеплялись крючком за кузов грузовика. Саня верил в помощь взгляда. Ведь ковбой не целится, он только взглядом фиксирует цель, а рука уже сама знает, как ей вскинуться, чтобы пуля пронеслась в указанную глазом точку. И мотоцикл может быть послушным, как кольт ковбоя. А вслепую не попасть…

Вот мелькнул свет где-то справа от дороги и уже позади. Проскочил, значит, свороток. Если бы на мотоцикле как на лыжах: подпрыгнуть, повернуться в воздухе — и вот уже едешь назад… Уж если шофер «МАЗа» свернул на проселок, значит, точно надо торопиться.

Развернулся, нашарил проселок, погнал. Пыль, поднятая машиной, еще не осела и реяла в свете фары, как стая мошек. Саня гнал сквозь эту пыль под стук крови. Шофер не виноват. Может быть, так поступили бы десять из одиннадцати на его месте. Но и на месте Сани — окажись этот шофер, и дай ему бог сто раз оказаться на таком месте! — он повел бы себя точно так же, как Саня сейчас: он гнал бы в холодной темноте голым, босым, чтобы отнять свою женщину, которую в этот миг ненавидел всеми силами души, которую проклинал и призывал на ее голову все сущие беды, но не мог допустить, чтобы эти призванные беды приняли такой вид, какой они сейчас принимали…

Вдруг пыли нет. Проселок уходит дальше, а пыль путеводная оборвалась. Еще, значит, один виток хитроумной шоферской мысли. Тьма, никаких следов в глуши. Если бы не лес, не эти холмы! Озноб прохватил Саню: он представил, что сейчас начинает происходить в кабине. Пощечину не стерпевшая Вичка, как стерпит она такое унижение? Что с ней будет, господи и пресвятая богородица дева Мария… Справа? слева? сзади? впереди? где?

Справа громоздился высокий холм, затмевая чуть проступивший свет неба, слева лес, и Саня нашел решение — не головой — кишками, наверное, утробой, спинным мозгом. Он свернул вправо и попер напрямик в гору. Свет фары упирался во встающую дыбом перед носом землю, кромешная тьма вокруг. Мотор надрывался на первой скорости; переднее колесо билось на ухабах почвы, телескопы амортизаторов поскуливали, потерпите, милые, только б не заглох, только б вытянул мотор. Как дети внутри буксующей машины изо всех сил напрягаются мускулами и сердцем, чтобы помочь ей выехать, с тою же наивной и истинной верой Саня помогал своему мотоциклу.

Саня взопер на вершину, иначе и не скажешь, он взопер, и оттуда, озирая даль тьмы, в гуще леса заметил ползущие огни фар. Ага, значит, еще есть время, еще не остановилась машина и шоферские руки не освободились от руля. Не надо, слушай, не надо ее казнить, она не виновата почти.

Он обрушился сверху горы, молясь, чтобы только не подломились колеса, — наперерез ходу машины. Подломились, подсеклись. Переднее колесо ухнуло в глубокую вмятину земли, руль вышибло из рук; мотоцикл взревел, он валялся в стороне и ревел, а заднее колесо с воем вхолостую секло воздух; Саня, обдирая голую кожу, катился по каменьям склона, матерясь и проклиная запас кинетической энергии, накопленный его телом. Когда энергия истратилась, Саня вскочил, ринулся к бедному мотоциклу — некогда было думать о потерях тела, его интересовало только состояние его машины: сможет ли ехать? Ветровое стекло вдребезги, и фара, и погнулся кикстартер, мотор заглох. С погнутым кикстартером не завести бы его, если бы не под гору — завелся на ходу, на включенной скорости, и Саня был счастлив. Да, жизнь его сейчас так плотно сбилась на тесном участке времени, что поместились в этих каучуковых минутах и краткие паузы счастья. Чтобы сердце успевало отдохнуть, как отдыхают мышцы на лыжне во время гонки: одна нога рвется вперед, а другая долю секунды замирает в расслаблении и набирается в этом отдыхе сил, пока не настала ее очередь рваться… Саня был счастлив: его мотоцикл ехал! Но разбита фара, и теперь он ссыпа́лся вниз с горы совсем уже вслепую, полностью уповая на божью милость; и бог был милостив, он дал Сане на эти минуты безглазое зрение летучей мыши, и Саня несся вниз, эхолотом чувствуя дорогу. Он обрушивался лавиной (растягивалась, растягивалась каучуковая минута, все одна и та же единственная минута) — выручать свою проклятую подругу, и вот гора кончилась, пошел лес, Саня безошибочно несся между стволов, и когда колесо коснулось укатанного грунта дороги и мотоцикл встал поперек нее — вот как раз и выползли из-за деревьев фары глупого медленного чудовища — грузовика. Чудовище остановилось. Только бы не заглох мотор — как его потом заведешь, без кикстартера, тут равнина, едрена… (сколько раз за эту вязкую бесконечность времени Саня успел прочередовать божье имя с проклятием божьей матери, один только черт сосчитал). Саня подбежал к кабине и открыл дверцу. Рядом с шофером-солдатом был еще один солдат, Вичка третья. Она сидела насупившись и не хотела Саню замечать. Он рванул ее за руку со всею силой ненависти, она выпала. Слава богу, она была в тренировочном костюме — ну, хоть это…