- Товарищ старший сержант! Сигналят, - вполголоса проговорил один из разведчиков, наблюдавший за сигналами. Яровой оглянулся. Из-за рыжего ствола огромной сосны, там, где кончается хвойный лес и начинается осинник, помахивали красным флажком. Яровой хрипло скомандовал:
- Приготовиться! Сейчас пойдем!
* * *
Обер- ефрейтор Шнайдер заступил на свой пост всего лишь два часа назад, однако от неподвижного стояния в узком окопе у него уже начали затекать ноги. Окоп обер-ефрейтора находится чуть впереди траншеи и соединен с нею коротким, всего в один шаг, проходом. В окопе тесно, большую его часть занимает прочно сколоченная деревянная станина, на которой, широко расставив сошки, распластался начищенный до блеска, прилежно смазанный станковый пулемет. По глубине окоп не так уж велик, меньше человеческого роста, но мешки с песком, уложенные полукольцом по брустверу, хорошо защищают обер-ефрейтора от пуль. Узкие щели между мешками позволяют надежно просматривать местность и при надобности вести огонь в любую сторону.
Шнайдер внимательно оглядывал зеленый луг, ряды проволочных заграждений, осинник, темнеющий слева, опушку хвойного леса, стеной стоявшего в трехстах метрах от окопа. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и припекало вовсю, даже развесистый куст бузины, маскирующий окоп, не спасал от его лучей. Шнайдеру стало жарко, однако он и не подумал расстегнуть воротник суконного мундира или снять с головы нагревшуюся стальную каску, он был образцовым солдатом и даже в мелочах никогда не нарушал дисциплины.
Дежурство проходило спокойно, русские ничем не тревожили, и обер-ефрейтор, покуривая, мурлыкал под нос всякие песенки, вспоминал разные случаи жизни. Однако, предаваясь воспоминаниям, он не переставал выполнять свои обязанности, ни на секунду не прерывал наблюдения и потому сразу же заметил едва приметное шевеление на опушке темневшего впереди леса.
Выплюнув окурок сигареты, обер-ефрейтор машинально схватился за ручки пулемета, напряг зрение, пытаясь рассмотреть, что происходит у русских. Будто молния сверкнула на опушке леса, раскатисто грохнул пушечный выстрел, и в то же мгновение над головой обер-ефрейтора со страшным визгом пролетел снаряд. Теперь он отчетливо разглядел советскую пушку. Она стояла между двух елей у самой кромки леса, и фигурки русских солдат копошились около нее. Приложив пальцы к гашеткам, обер-ефрейтор повел дулом пулемета, ловя на мушку те фигурки, но пушка снова блеснула красно-рыжим пламенем, и визг приближающегося снаряда заставил его отпустить ручки пулемета, присесть на дно окопа. Этот снаряд пролетел еще ниже, чуть не коснувшись мешка с песком, обдав обер-ефрейтора жарким ветром, оглушив пронзительным визгом. Обер-ефрейтор медленно стал подниматься, но тут же снова опустился на дно окопа. Мешки с песком хороши от пуль, а от снаряда они не уберегут. Снаряды летели и летели один за другим у него над головой, обдавали жаром, прижимали к земле.
И вдруг все стихло. Немного переждав, обер-ефрейтор поднялся, вцепился в ручки пулемета, окинул взглядом позиции русских. Пушка стояла на прежнем месте, солдат около нее уже не было. Но опытный глаз обер-ефрейтора заметил и проход, появившийся в ровных рядах проволочных заграждений, и лежавших там людей. Резким движением повернул он свой пулемет в ту сторону, автоматически поправил прицел… И тут же земля ушла из-под ног, стальная каска слетела с головы - кто-то бросил его наземь, сунул в рот вонючую тряпку, быстро и ловко обмотал веревкой. Это произошло в считанные мгновения, и он даже не успел сообразить, что случилось. Страшная догадка мелькнула лишь тогда, когда он увидел высокого парня в лихо сдвинутой на бровь пилотке с красной звездочкой. Парень одним проворным движением вынул замок из пулемета, положил себе в карман и что-то сказал. Сильные руки подхватили обер-ефрейтора, швырнули на бруствер траншеи. Он почувствовал, как натянулась веревка, крепко сдавила грудь, и с ужасом понял, что его поволокли по земле туда, к русским окопам, и ничто уже не спасет его от долгого плена или скорой смерти. Все-таки он закричал, призывая на помощь, но услышал только глухое мычание, потому что кляп во рту мешал крику вырваться наружу.
Дежурный офицер батальона обер-лейтенант Хаузер находился, как и положено, на батальонном командном пункте, в блиндаже, расположенном метрах в четырехстах от передовой траншеи. Поскольку на позициях тихо и ничто не предвещало каких-либо беспокойных событий, Хаузер уселся писать письмо. Недалекий пушечный выстрел заставил его оторваться от письма, поднять голову, прислушаться. Когда один за другим прозвучало еще несколько выстрелов, он, взяв бинокль, направился к амбразуре. На слух он определил без труда: огонь ведет всего одна пушка, к тому же малокалиберная, и, по-видимому, бронебойными снарядами. Стрельба не вызвала у него каких-либо волнений: мало ли выстрелов раздается на позициях в течение дня. Он спокойно поднес бинокль к глазам и сразу заметил небольшую группку советских солдат, бежавших от осиновой рощи через луг. Обер-лейтенант лишь удивленно хмыкнул. Средь бела дня по минному полю к проволочным заграждениям, прямо на пулемет! Сумасшествие какое-то.
С насмешливым любопытством наблюдал он за советскими солдатами, ждал: вот сейчас взорвется мина, вот сейчас у проволоки скосит их пулемет обер-ефрейтора Шнайдера. Но никто из русских не подорвался на минах, а добежав до заграждений, они раскидали проволоку, залегли, трое же устремились дальше к немецкой траншее. Только теперь он, Хаузер, сообразил, что русские проводят какой-то заранее подготовленный тактический маневр. Ироническую усмешку как ветром сдуло с лица обер-лейтенапта.
- Крайс! - гаркнул Хаузер. - Сигнал боевой тревоги! Живо!
- Яволь, герр обер-лейтенант! - откликнулся из-за перегородки бодрый голос, и тотчас же послышались громкие и торопливые удары о рельс.
Хаузер бросился к полевому телефону.
- Батарея? Русские в квадрате семнадцать. Огонь!
Не отрывая телефонной трубки от уха, он взглянул в амбразуру. Трое советских солдат, согнувшись, бежали обратно, волоча за собой какой-то узкий и длинный предмет.
«Язык» в руках разведчиков
…Первые вражеские мины разорвались, когда разведчики, тяжело дыша, взмокшие от усталости и нервного напряжения, подбегали к осиновой роще. За минами последовали беспорядочные винтовочные выстрелы. Однако мины разорвались далеко позади, а пули просвистели высоко над их головами. «Ну, теперь все в порядке, - обрадованно размышлял Максим Яровой. - Здесь, в осиннике, фашисты нас не видят, кидают мины наугад. А главное, наконец-то есть пленный, есть «язык».
Открыл огонь наш дивизион, и огонь немецкой минометной батареи постепенно затих. Последняя фашистская мина ударила в серый ствол осины и разорвалась неподалеку от разведчиков. Юратов, тянувший вместе с Бабаниным пленного, охнул, пошатнулся. К нему тотчас же подбежали Осадчий и Флорентьев, подхватили под руки, повели к своим траншеям. Яровой подхватил веревку, помог Бабанину тащить пленного.
Вот и сосновый бор. Навстречу разведчикам спешили Егоров, Сахаров и военфельдшер Рябин. Яровой бросил веревку, поправил пилотку и, подойдя к Егорову, доложил:
- Товарищ майор! Задача выполнена, пленный доставлен.
Егоров протянул ему руку.
- Спасибо. Я все видел. Молодцы.
Сахаров подошел к Рябину, который уже перевязывал Юратова:
- Что с ним?
- Ничего серьезного, - ответил военфельдшер, продолжая бинтовать руку Юратова. - Даже без госпиталя обойдемся.
По бледному лицу Юратова пробежала довольная улыбка.
- Чего ухмыляешься, дорогой товарищ, - сказал ему Рябин. - В медсанбат я тебя все равно отправлю недели на две.