Джессика взмахом руки пригласила Джереми присесть. Сама она, шурша кринолином, вернулась за стол.

— Сайлас не знает о смерти тети Эльфи, не знает, что она оставила мне наследство. Он не видел письма ее душеприказчика. Сайлас уехал сегодня рано утром. У меня не было времени показать письмо мужу.

— Я уже говорил тебе, что уезжаю через несколько дней. У тебя будет достаточно времени показать Сайласу письмо и обсудить, как лучше поступить с деньгами.

Лицо Джессики приняло бунтарское выражение.

— Я не хочу обсуждать это с ним. Я не хочу, чтобы Сайлас узнал о деньгах. У меня есть на то свои основания, Джереми. И не смотри на меня так. Я понимаю, что поступаю нечестно по отношению к Сайласу, но я пекусь о его же благе, о благе нашего сына и Сомерсета. Если деньги окажутся тут, Сайлас обязательно приберет их к рукам. Да простятся мне мои слова, но ты, как и я, прекрасно знаешь, что я говорю чистую правду. Толиверы никогда не были рассудительны в денежных делах так, как Уорики. — Джессика еще выше приподняла подбородок и важно добавила: — Если груз обмана по отношению к ближайшему другу слишком тяжел, я пойму.

Не пряча письма в карман, Джереми немножко помолчал, а потом произнес:

— Если я откажусь, что ты будешь делать?

— Я поеду в Бостон сама. Если меня застанет там начало войны, я останусь жить в доме тети Эльфи под защитой Сары Конклин.

Джереми встал.

— Я вижу, что ты приняла решение.

Мужчина отвернулся, словно нуждался в уединении для того, чтобы все обдумать. Его рука провела по выбритому подбородку. Ни он, ни Сайлас не носили бород, хотя сейчас это считалось модным. Спустя некоторое время он вновь повернулся к женщине.

— Это пойдет на благо Сомерсету?

— Сайласу и Томасу.

— Это одно и то же.

Джереми подошел и заглянул ей в глаза.

— Ты понимаешь, что случится, если Сайлас узнает о том, что я действовал у него за спиной? — спросил он.

— Я понимаю, чем ты рискуешь, Джереми. Мне самой неудобно просить тебя об этом. Я хорошо осознаю, сколь сильно вы, мужчины, цените дружбу, но я не вижу другого способа спасти мечты Сайласа о светлом будущем Сомерсета. По окончании войны ему потребуются деньги, а достать их будет неоткуда.

— Я дольше тебя знаю о мечтах Сайласа насчет Сомерсета, — мягким голосом произнес Джереми. — Ладно, я согласен. Надеюсь только, что он никогда не узнает, чья рука тебе помогала.

Джессика, шурша шелком, встала и шагнула в сторону мужчины. Она положила руку на лацкан его отлично сшитого сюртука.

— Он никогда не узнает этого от меня, Джереми. Я тебе обещаю. Большое спасибо.

— Очень мило. Обещание и благодарность всегда склоняли меня следовать малейшему твоему желанию, — сказал Джереми, скрепляя договор коротким рукопожатием. — Как я понимаю, ты бы хотела, чтобы я наведался к Типпи, когда буду в Нью-Йорке?

— Если нетрудно, то да.

— И заехал к Саре Конклин, когда буду в Бостоне?

— Я не осмеливаюсь просить.

Глаза Джессики расширились, горя надеждой.

Джереми хохотнул и сунул письмо во внутренний карман сюртука.

— Можешь осмелиться, Джессика Виндхем Толивер. За адресами я зайду позже…

Глава 58

12 апреля 1861 года, в предрассветный час, Сайлас закричал во сне. В кошмарном ночном видении его мать вновь повторила свое проклятие.

— Нет! — завопил он и напугал своим криком спавшую рядом жену.

Джессика взглянула на большой циферблат каминных часов. Даже в лунном свете, проникающем в спальню через приоткрытое окно, было видно, что сейчас — половина пятого утра.

— Сайлас! Проснись! У тебя кошмар! — коснувшись плеча мужа, позвала она.

Женщина в испуге отдернула руку.

— Господи! В комнате прохладно, а ты весь вспотел…

Сайлас приоткрыл глаза. Ночной кошмар отпустил его из своих удушающих объятий в полутьму предрассветного часа. В спальне было холодно. Зима в этом году затянулась.

— Я вновь видел этот сон, — произнес он.

— Какой сон?

Сайлас рывком приподнялся в постели и оперся спиною о спинку кровати. Рукой он провел по влажным от пота волосам, а затем взял с прикроватного столика стакан с водой и глотнул, увлажняя сухую гортань. Сайлас никогда прежде не рассказывал Джессике о проклятии матери, наложенном на Сомерсет, а также о его страхе, что проклятие падет на последнего из оставшихся у него сыновей, забрав у того жизнь. За минувший тревожный год Елизавета то и дело являлась к нему во сне и повторяла свою страшную угрозу. Каждый раз Сайлас просыпался от стучащего в ушах сердца, весь липкий от пота. Он содрогался от страха настолько сильного, что мог вскочить в постели, а потом всю оставшуюся ночь лежать без сна.

Но никогда прежде Сайлас не видел во снах, чтобы угрозы матери принимали реальные образы. Этой ночью мать вперила указующий перст во что-то, сокрытое высокими стеблями хлопчатника, растущего на полях Сомерсета. Видишь! — закричала она. — Я же говорила, что твоя земля проклята! И Сайлас увидел тело Томаса, лежащее среди ровных рядов хлопчатника в цвету.

На этот раз, несмотря на доводы рассудка и свою всегдашнюю осторожность, мужчина выпалил:

— Джессика! Ты веришь в проклятия?

Немедленного ответа не последовало. Сайлас повернул голову и устремил затуманенный взгляд на жену. Его встревожил собственный эмоциональный всплеск и многозначительное молчание Джессики. Помнит ли она свои слова, когда они увидели неподвижно лежащее тело Джошуа? Не растревожил ли он в ней угольков, которые тихо тлели все эти годы под слоем пепла?

— Я верю в то, что проклятие — это всего лишь отсутствие природного благословения, — сказала Джессика. — Все равно что наступает сезон дождей, а дождя-то нет.

«Все равно что женщина, рожденная стать замечательной матерью, не может выносить ребенка», — подумалось Сайласу.

— Ты не считаешь, что проклятие насылает Бог за прошлые грехи? — спросил он.

Сайлас надеялся, что жена отмахнется от его вопроса как от несусветной чуши. Он не знал, верит ли она в божественный дух. Джессика посещала церковь потому, что Сайлас считал это приличным. Она ничего не имела против того, чтобы его сыновей учили христианской вере, которой они, выросши, могли бы строго придерживаться или нет, но сама Джессика особым религиозным пылом не отличалась. Сайлас никогда не слышал, чтобы жена взывала к Богу, даже в минуты величайшего отчаяния, или читала Библию. От внимания мужа не укрылось, что Библия короля Якова, на которую легла рука Джессики во время венчания, ни разу не снималась с полки, на которую ее поставили.

— Я никогда об этом не задумывалась, — сказала Джессика.

Женщина крепко обняла мужа и положила свою голову ему на голую грудь.

— Расскажи мне об этих снах, любимый. Я уверена, что они имеют какое-то отношение к проклятию.

Любимый… В голосе женщины звучали нежность и утешение. Она готова была его выслушать и понять. Сайлас удивился, почувствовав, что из глаз его текут слезы. Джессика изредка называла сына «дорогушей», но муж мог бы пересчитать по пальцам одной руки случаи, когда жена обращалась к нему самому с простыми словами любви и признательности. Джессика, в отличие от Камиллы, Бесс и, Боже избави, Стефани Дэвис, не относилась к тому типу женщин, которые то и дело усыпают свою речь нежными словечками. Именно поэтому любая нежность из ее уст очень ценилась Сайласом. Почувствовав облегчение, он поцеловал жену в макушку. Осмелится ли он рассказать Джессике о «проклятии» матери, которое преследует его с тех пор, как первое семя упало в почву Сомерсета? Следует ли ему рассказать о кардинальном решении, которое должно устранить самый большой страх его жизни… их жизней?

Принимать решение одному не годится.

— Моя мама предрекла, что на Сомерсет падет проклятие за ту жертву, которую я принес ради своего тщеславия, ради того, чтобы стать владельцем собственной плантации, — принялся объяснять Сайлас. — Я не придал ее словам никакого значения. Я решил, что имею дело с разозленной, разочарованной женщиной, которая хотела бы видеть в невестках совсем другую девушку. Но потом случился тот выкидыш. Ребенок, зачатый в страсти и радости, так и не появился на свет. После рождения Томаса у тебя снова был выкидыш, а потом… Ты уже не могла забеременеть. И когда мы потеряли Джошуа…