В законодательных органах южных штатов ворчали, мол, как Юг может оставаться частью федерации, если кое-кто позволяет демонстративно насмехаться над вступлением к конституции, в котором ясно говорится, что правительство обязано «гарантировать внутреннее спокойствие» и «содействовать общему благоденствию», в то время как политики с Севера потворствуют бегству рабов и тем, кто им помогает, подстрекают организаторов антирабовладельческих мятежей, распространяют лживую пропаганду и не уважают законодательство Юга. Короче говоря, они спрашивали друг друга: как Юг может позволить властям, выбранным Севером, делать все, что им заблагорассудится, рискуя нарушить внутреннее спокойствие и общее благоденствие страны? Как могут они отказаться от принципа, выведенного в Декларации независимости и гласящего, что «…если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство»?

Общим мнением было то, что с рабовладельческих штатов довольно терпеть своеволие со стороны Севера, и им следует отделиться от федерации. На Хьюстон-авеню, которую люди попроще называли Аллеей отцов-основателей, подобного рода разговоры вызывали нервный озноб у многих матерей и некоторых отцов, чьи сыновья достигли призывного возраста. Они понимали, что, как только раздастся звук горна, у их отпрысков будет куда больше поводов бороться за свое наследие и способ жизни, чем у большинства южан. Но разговоры об отделении и грядущей войне оставались всего лишь разговорами. Жители Хоубаткера наблюдали за сгущающимися на горизонте тучами, но пока что все они продолжали греться в лучах благосостояния, прогресса и относительного мира.

Не обошлось без смертей. В 1853 году Новый Орлеан пережил эпидемию желтой лихорадки. Умерло свыше пяти тысяч человек. Среди жертв эпидемии оказались родители Камиллы Уорик. Прибыв в город на похороны, Уорики узнали, что Генри и Жизель Морган, владельцы отеля «Винторп», которые дружили с семейством Анри, тоже числятся среди жертв болезни, разносимой москитами. В феврале 1854 года пришло письмо от Юнис Виндхем. В нем сообщалось о том, что мирно, во сне, отошла в мир иной Вилли Мей. Джессика не смогла простить матери того, что та тотчас же не телеграфировала об этом, чтобы Типпи успела на похороны.

10 августа 1856 года пятнадцатилетняя Нанетт Дюмон блистала на балу дебютанток в курортном городке на Последнем острове, протянувшемся вдоль южного побережья Луизианы. Когда ураган из Атлантики обрушился на остров, ее смыло в океан. Тела так и не нашли. Смерть красивой девочки произвела тяжелое впечатление на всех, кто ее знал. В память о ней Анри и Бесс выпустили вольно пастись на сочных пастбищах любимую кобылу дочери по кличке Полет Фантазии, на которой покойная Нанетт часто разъезжала, сидя в английском дамском седле.

Томагавк Лейси отправился поздней осенью 1858 года охотиться на оленей и не вернулся. Двумя неделями позже Джереми организовал поисковую экспедицию, которая прочесала леса, бывшие любимыми охотничьими угодьями индейца из племени крик. Окровавленные останки узнали только по ружью и сапогам Томагавка. Обследовав труп, люди пришли к выводу, что верный индеец нашел свою смерть в лапах медведя гризли.

Отцы-основатели Хоубаткера скорбели над своими утратами, но не унывали в обществе родных и друзей, счастливо выживших, несмотря на эпидемии холеры, малярии и желтой лихорадки, несмотря на постоянную угрозу нападений со стороны индейцев и восстаний рабов. Они посещали театральные представления, устраивали музыкальные фестивали и художественные выставки. Они читали книги и журналы, организовывали литературные и танцевальные вечера, устраивали маскарады и играли в покер — одним словом, делали все, что приличествовало представителям их социального круга. Они наслаждались комфортом, плавая на современных пароходах и разъезжая по железной дороге в Новый Орлеан, Хьюстон и Галвестон, для того чтобы посетить очередное светское мероприятие. Когда-то подобного рода путешествия верхом или в дилижансе занимали целую вечность.

По мере того как десятилетие клонилось к закату, в газете Хоубаткера все чаще появлялись вести о новых изобретениях, таких как швейная машина или пастеризация молока. Люди только качали головами, дивясь чудесам века, в котором они живут. Многие не верили в то, что страна с таким блестящим потенциалом разрушит свое будущее в горниле гражданской войны.

В декабре 1859 года некий пламенный аболиционист, возглавивший нападение на арсенал в Харперс-Ферри, штат Вирджиния, был повешен за попытку вооружить чернокожих рабов и поднять их на борьбу с белыми хозяевами. Джона Брауна признали виновным в измене штату Вирджиния, убийстве пяти адвокатов с враждебными аболиционизму взглядами и подстрекательстве рабов к мятежу. На Севере его назвали мучеником свободы. На Юге — безумным убийцей, вполне заслужившим петли. Многие писатели и поэты откликнулись на его смерть. На Юге это были Уильям Гилмор Симмс, Мэри Истмен и Джон Пендлтон Кеннеди, на Севере — Генри Дэвид Торо, Ральф Уолдо Эмерсон и Уолт Уитмен. Одни выступали в защиту приговора, другие высказывались решительно против. Прочтя слова Генри Уодсворта Лонгфелло, Джессика Толивер почувствовала, как ее тело покрывает гусиная кожа. Известный поэт предрек: «Кто сеет ветер, пожнет бурю, и это случится весьма скоро».

Часть 3

1860—1879

Глава 53

Однажды в августе 1860 года из-за каретного сарая близ особняка Толиверов вышел незнакомец. Мэдди в это время развешивала выстиранное белье.

— Доброе утро, тетенька, — сказал человек. — Хозяйка дома?

Мэдди никогда прежде не видела, чтобы белый человек прикасался к полям своей шляпы, обращаясь к ней. У негритянки сложилось впечатление, что незнакомец некоторое время, прячась, стоял и наблюдал за тем, как она вместе с другими служанками стирает белье. В душу негритянки закралось подозрение. Что-то в облике этого белого господина было не так, вот только Мэдди не могла понять, что именно. Мужчина был красивым, в костюме и чистой сорочке. Манера общения вежливая, даже слишком вежливая, если учесть, что перед ним стоит негритянка. Вот только зачем ему проникать на их участок с тыльной стороны, почему он не зашел к ним со стороны Хьюстон-авеню?

Мэдди ответила, повинуясь внезапному порыву и надеясь на то, что служанки, которые, заметив высокого рыжеволосого незнакомца, прекратили работать, не вмешаются и не опровергнут ее ложь.

Миссис Джессика была дома одна, но негритянка сказала:

— Нет, сэр, ее здесь нет. Что мне передать, когда она приедет?

— Когда приедет хозяйка?

— Еще не скоро, сэр.

Человек бросил какой-то вороватый с виду взгляд на бельведер.

Мэдди встревожилась, решив, что мужчина хочет подождать возвращения миссис Джессики.

— Ну, тогда я зайду в другой раз, — наконец сказал незнакомец.

— А как вас зовут, сэр?

— Не важно, — ответил он и быстрым шагом устремился прочь.

Мэдди подождала до тех пор, пока не услышала скрип калитки. Только после этого негритянка вернулась к лоханям для стирки.

Женщина решила, что должна обо всем доложить хозяйке, но, как только незнакомец ушел, она почувствовала тяжесть на сердце. Мэдди опустилась на скамейку, стоящую неподалеку, решив немного передохнуть. Прикрыв глаза, женщина тяжело вздохнула.

Одна из служанок нашла ее вскоре после этого. В руке мертвой Мэдди был зажат соломенный веер.

За плачем и галдежом, которые последовали за смертью Мэдди, все позабыли о таинственном незнакомце, неожиданно появившемся на дворе позади особняка. Но, кроме служанок, этого человека видел мальчик-посыльный, доставлявший заказ покупателю. Было это на грунтовой дороге, тянущейся позади ряда особняков на Хьюстон-авеню. Паренек видел, как этот человек идет со стороны земельного участка, на котором стоял дом Толиверов. Мальчик-посыльный знал всех в городе. Он не помнил, чтобы когда-либо видел этого человека. Быть пришлым в Хоубаткере стало небезопасно в последнее время. Местные правоохранительные органы подозрительно относились к незнакомцам, без дела шляющимся по окрестностям.