— За все время я не услышал от нее ни единой жалобы, ни единого каприза, Сайлас, — недавно сказал ему друг.

— У тебя куда больше шансов услышать от нее жалобу, чем у меня, Джереми.

— Только потому, что ты ее избегаешь. Джессика с тебя глаз не сводит. Если бы ты время от времени смотрел в ее сторону, то и сам бы это понял.

— Я бы смотрел, если бы не опасался, что она плюнет мне в глаза, — криво усмехнувшись, ответил Сайлас.

Не сводит с него глаз… Джереми теряет свою хваленую проницательность, если думает, что эта маленькая холодная аболиционистка чувствует к нему нечто отличное от ненависти.

— Она ведет дневник. Ты знаешь? Женщины все вверяют своим дневникам. Почему бы тебе туда не заглянуть? Может, узнаешь что-нибудь интересное.

— Я боюсь узнать, что она там пишет.

— Почитай дневник, Сайлас.

Впрочем, несмотря на безразличие и холодность Джессики, Сайлас по-своему ею восхищался. Его жена хотела принимать участие в жизни каравана и нашла свою нишу. По вечерам Джессика читала детям книжки его сына. Сначала только Джошуа сидел подле нее у костра и слушал. Потом к ним присоединились другие дети. Джессика заставила мужа поволноваться, когда, взмахнув рукой, пригласила присоединиться к ее вечерним чтениям негритят (как и следовало ожидать). После этого, конечно же, появились недовольные.

— Вам следует попросить вашу жену читать книги только детям белых, — обратилась к Сайласу жена одного плантатора.

— А почему бы вам самой не сказать ей об этом?

Никто так и не осмелился подойти к властной молодой особе, освещенной языками костра, и вечерние чтения для детей белых и рабов продолжались.

Вид Джессики, сидящей на козлах и вносящей записи в свой дневник, привел к тому, что к ней начали обращаться с просьбами неграмотные. Теребя свои шляпы в руках, они подходили и кротко просили написать за них письмо домой. Частенько днем, реже вечером Сайлас наблюдал возле нее смиренного просителя, который, нагнувшись над ее переносным письменным столиком, диктовал письмо. Заболевший ребенок получал от нее твердую конфету, попкорн, орешки и сушеные фрукты, которые мать всучила ей в дорогу. Однажды Сайлас подслушал, как Джессика говорит Типпи: «Не будем есть сладости. Оставим их детям».

Когда караван вступил на территорию обитания индейцев крик, Джессика и Типпи, желая умерить тревогу тех, кто собирался у лагерных костров, научили молоденьких девушек плести красивые венки из лиловой вистерии, багряника и белого дерна, в изобилии растущих в лесу. А еще вполне бескорыстно Джессика с готовностью жертвовала тонкую ткань своих платьев на перевязочный материал всякий раз, когда кто-нибудь в караване получал травму. Настал день, неизбежный в их положении, когда Сайласу пришлось попросить свою жену оставить один из сундуков с ее гардеробом на обочине дороги.

— Ничего страшного, — сказала на это Джессика. — Он уже почти пуст.

Опасности, лишения и невзгоды она переносила с мужеством и самоотречением, напоминая в этом Летти. Но больше всего ему импонировало то, как Джессика ведет себя с Джошуа. Сын считал ее кем-то вроде своего товарища по играм. Время от времени Сайлас замечал, как Джошуа с гордым видом расхаживает по лагерю, держа Джессику за руку и как бы говоря: «Она моя». Джессика избавляла сына от тоски по дому и Летти, унимала его страхи и защищала от опасностей. При этом обходилось без повелительности, свойственной большинству мачех. Джессика держала себя с его сыном по-дружески.

Когда Сайлас предупредил ее о том, чтобы Джессика не вела при мальчике свою аболиционистскую пропаганду, та ответила:

— Обещаю не говорить ни слова при ребенке, мистер Толивер, но сама буду вести себя так, как считаю нужным.

Наблюдая за тем, как изо дня в день растет дружба между ней и Джошуа, Сайлас по прошествии двух месяцев убедился, что между ним самим и Джессикой пропасть только углубилась. Теперь он понимал, что замечательная молодая особа, являющаяся его супругой только по договору, не желает в реальности иметь с ним ничего общего. План расплатиться с Карсоном Виндхемом и предоставить жене полную свободу созрел у Сайласа постепенно. Он заключил письменный договор и обязан следовать если не его духу, то букве. Если он вернет Карсону все, что должен ему, то сможет развестись с Джессикой. После этого она будет вольна жить своей собственной жизнью, искать свой путь, и отец не сможет ей в этом помешать.

Перед отходом ко сну Сайлас решил выкурить сигару. Теперь, когда они покинули кишащие опасностями территории, он спал в своем фургоне вместе с Джошуа. Не желая тревожить спящего мальчика, Сайлас нагнулся к костру, собираясь раскурить манильскую сигару, когда его взгляд поймал фигуру, удаляющуюся по направлению к речке. Это была женщина, одетая в развевающееся на ветру платье. Что-то было накинуто ей на плечи. По копне разметавшихся волос Сайлас узнал ее. Джессика! Ради всего святого! Ей же ясно сказали, чтобы ночью она не выходила за пределы лагеря! Чертова маленькая упрямица! Она что, забыла о хищниках, змеях и ядовитом плюще? По периметру лагеря стояли часовые, но Сайлас положил сигару в карман, взял в руку пистолет и пошел вслед за ней.

Джессика вырвалась далеко вперед, но шла она очень осторожно. В руке его жена несла свечу, которая, впрочем, была здесь излишней. Хватило бы и лунного света. Куда она идет и зачем? Она идет к реке и, кажется, знает дорогу. Вечером, когда караван остановился на привал, Сайлас видел, как его жена осматривает местность вокруг лагеря. Когда фигура исчезла в зарослях деревьев, мужчина ускорил шаг. Кричать ей он не стал, боясь того, что часовой может сначала выстрелить, а потом уж разбираться, в кого стрелял. Сайлас застал девушку стоящей на берегу реки. Он замер, когда понял, зачем она сюда пришла. Джессика стояла к нему спиной, поэтому Сайлас не смог дать ей знать о своем присутствии прежде, чем ее платье сползло с плеч и упало к щиколоткам. Уже голая, она подобрала его и положила на камень рядом с полотенцем, а потом задула свечу. С легким плеском девушка погрузилась в воду.

Сайлас, пораженный красотой ее тела в серебристом свете луны и осознающий, что в глубинах реки могут таиться опасности, нервно повернулся, заслышав треск позади. Это был один из часовых.

— А, это вы мистер Толивер! Что-то не так? Мне показалось, что я услышал подозрительный звук.

— Ничего страшного, Джонсон. Это я вышел пройтись. Не могу заснуть. Решил проверить подпругу седла, а теперь вот гуляю… Возвращайтесь-ка лучше на пост.

— Красивая ночь.

— Да.

— Желаю вам нагулять крепкий сон.

— Спокойной ночи, Джонсон.

Их голоса, должно быть, долетели до уха Джессики. Когда Сайлас вышел на берег реки, из воды выглядывала одна лишь рыжая голова.

— Джессика! — прошипел он.

Сайлас не осмеливался повышать голос, боясь привлечь внимание часового.

— Вылезайте из реки, прежде чем вас ужалит ядовитая змея!

Мокрая голова приподнялась.

— Уходите. Я… я голая, — сказала она.

Течение здесь было довольно быстрым. Серебристые руки девушки мелькали в воде, поддерживая ее на плаву.

— Ерунда! Мне все равно, голая вы или нет! Вылезайте на берег! — хриплым голосом прошептал он.

Злясь на глупость девушки, Сайлас схватил ее платье и полотенце.

— Я отвернусь и дам вам пять секунд. Если за это время вы не выберетесь на берег, то я пойду и сам вытащу вас из воды. Понятно?

Джессика не ответила. Послышался плеск воды. Спустя несколько секунд вещи вырвали из его рук. Мужчина слышал, как тяжело девушка дышит, быстро обтирая себя полотенцем.

— Я всего лишь хотела искупаться, — сказала Джессика. — Я уже давно не принимала ванны, а сегодня выдался такой жаркий денек. Я вся вспотела. Что, в Луизиане всегда так жарко в мае?

Сайлас повернулся в ее сторону. С ее длинных, мокрых волос капала вода. Ткань платья прилипла к телу, подчеркивая красоту грудей и стройность талии. Мужчина невольно почувствовал вожделение.