— Или и того хуже, — с многозначительным видом подняв брови, добавил Сайлас.

— Вы… вы пытаетесь меня напугать?

— Нет, мисс Виндхем, — возразил Сайлас. — Мы хотим вас защитить. Всегда оставайтесь в свете костра.

Джессика не осмелилась оспаривать запрет и теперь умывалась, сидя в фургоне, приглядывалась к теням и прислушивалась к странным звукам снаружи. Две недели она лежала ночью на соломенном тюфяке подле Типпи почти без сна, уставившись на брезентовую стену фургона, и со страхом ждала появления крадущейся фигуры или украшенной перьями головы индейского воина.

С самого начала Джессика поняла, что избалованную дочь Карсона Виндхема не приняли в сплоченное сообщество каравана. Помимо ее двусмысленного положения в качестве жены Сайласа Толивера, Джессика имела неосторожность обращаться со своей служанкой и кучером конестоги как с ровней, что подтверждало слухи о ее аболиционистских взглядах, которые просочились еще до того, как караван двинулся в путь. Члены семейств, владеющих рабами, в особенности мужчины, бросали на нее косые взгляды. Джессика была уверена, что они запрещают своим женам общаться с ней. «Как будто они боятся, что я раскую рабов и силой угоню их», — пожаловалась она Типпи. Другие не искали дружбы с Джессикой только из-за разницы в социальном положении, а сама девушка просто не знала, как навести мосты взаимопонимания между собой и окружающими.

Джессике хотелось обговорить сложившееся положение вещей с Сайласом. Ей хотелось принимать более активное участие в жизни их маленького сообщества, стать его частью, но она редко его видела, разве что по вечерам, когда все собирались вокруг костра и ужинали. Долгими эти посиделки никто бы не назвал. Во время ужина главной темой для разговоров был Джошуа. Джессика с неудовольствием приняла настоятельные заверения Типпи в том, что ей и Джасперу будет куда удобнее ужинать позже вместе с Джимми и Мэдди. «Так будет лучше, мисс Джесси». Очень часто, впрочем, к собравшимся вокруг костра присоединялись Джереми и Томагавк, и Джессика злилась на гостей, лишавших ее единственной возможности поговорить с Сайласом наедине.

Желая чем-то занять свободное время, Джессика решила вести дневник их путешествия. Настанет день, и она, быть может, напишет книгу для потомков.

— Как ты ее назовешь? — поинтересовалась Типпи.

— Еще не знаю. Со временем придумаю.

Ведение путевых заметок было идеальным занятием для долгих часов, когда Джессика вынуждена была трястись, сидя на козлах конестоги, следовавшего за фургоном Сайласа. Типпи тем временем внутри шила Джошуа куртку из оленьей кожи. Сайлас решил подарить ее сыну в мае на его пятый день рождения. Типпи попросила оленьи шкуры у Джереми, который добыл их. Откуда? Только ветер знает. Джереми, Джаспер, Джессика и Типпи держали все приготовления в секрете от мальчика, да и Сайлас напустил на себя очень таинственный вид.

Сайлас не управлял своим фургоном, а вместе с Джереми Уориком ехал верхом впереди каравана. На козлы своего конестоги он усадил бывалого раба из Квинскрауна. Когда брезент сзади бывал приоткрыт, Джессика видела саженцы розовых кустов, забота о которых тоже поручалась кучеру. Джереми также вез с собой розы из своего сада, корни которых были обернуты джутовой тканью. Типпи сказала мужчинам, что на мешковину следует насыпать сваренные зерна кофе. Это пойдет саженцам впрок. Поскольку свободного места в фургонах и так было мало, Джессику очень удивляло присутствие этих саженцев.

— Чем они так важны? — спросила она у Джереми.

— Розы символизируют наше наследие, — объяснил мужчина. — Сайлас везет свои, ланкастерские, ради памяти наших английских предков.

— А вы? Зачем вы везете белые розы Йорков?

— В память о маме.

Несмотря на советы Сайласа, худой, тщедушный Джаспер правил упряжкой из четырех норовистых лошадей, подаренных дочери Карсоном Виндхемом. Сайлас предпочел бы, чтобы на их месте оказались волы. Они, конечно, не такие быстрые, но ими легче править, да и в сельском хозяйстве они пригодятся.

— Одна ошибка, Джаспер, и ты всю дорогу до Техаса будешь идти пешком. Ты меня понял?

— Да, сэр, мистер Сайлас.

— Ты это слышала? — обратилась к Джессике Типпи. — Твой муж волнуется о твоей безопасности.

— Мой муж беспокоится о безопасности своих капиталовложений.

Было много такого, что стоило записать. Вскоре Джессика обнаружила, что имеет склонность заходить в своих описаниях далеко за пределы простой констатации фактов, касающихся состояния дорог, погоды и пейзажей — всего того, что составляет содержание путевых заметок и журналов. Подобного рода сведения она включала в свой дневник только тогда, когда они непосредственно влияли на жизнь переселенцев, что случалось, впрочем, весьма часто. Свои записи она усыпала личными размышлениями и впечатлениями о людях и увиденных местах. Только через некоторое время Джессика осознала, что ее записи превращаются в личный дневник.

20 марта 1836 года

«Иногда я вспоминаю прежнюю жизнь, то, кем я была раньше, и мне не верится. Та девушка поднималась с кровати, закрытой пологом, не ранее девяти часов утра и умывалась в комнате, согретой огнем, разведенным в камине слугой. Ее причесывали, и вместе с другими членами семьи она садилась завтракать. Буфет ломился от посуды и яств: ветчина с подливкой, яичница с беконом, мамалыга, теплое печенье, которое, чтобы не остывало, накрывали серебряными крышками и подавали на тончайшей фарфоровой посуде; желе, варенье, сироп из сахарного тростника, кофе и сливки. После завтрака эта девушка принимала ванну, ее одевали и делали ей прическу. Прислуживала ей лучшая подруга. Единственной проблемой был вопрос, чем заняться днем.

Девушка, которой я стала, поднимается с жесткого соломенного тюфяка, когда еще темно, а от холода зуб на зуб не попадает. Она спит в одежде, в которую была одета накануне. Принять ванну нет никакой возможности, так как вода — почти ледяная по ощущениям. Расчесывание по утрам было бы излишней роскошью, поскольку никто ее нечесаных волос под капором не увидит. Холодно. Капор с головы она снимет только перед сном. Завтрак — горячая каша, подслащенная сахарным сиропом, запасы которого вскоре иссякнут. Ест она из одолженных оловянных мисок. Фарфоровую посуду пришлось бросить на обочине дороги.

Несмотря на все тяготы пути, я, впрочем, не особо тоскую о той девушке из прошлого. Я больше никогда не буду тщеславной. Я могу обойтись без ежедневной смены платья, да и уход за волосами уже не так важен для меня, как прежде. Но вот горячая ванна с пахучим мылом… хоть какое-нибудь купание… Я бы удовольствовалась даже водами небольшой речки, но муж сказал, вернее, приказал мне никогда не покидать лагеря ночью — в то редкое нынче время, когда можно оказаться один на один с собой. Сейчас, впрочем, еще очень холодно. Даже помыслить страшно о том, чтобы выскользнуть из фургона и окунуться в ближайший к лагерю водоем. Скоро, однако, наступит настоящая весна. Бывают дни, когда чувствуется, как земля оттаивает под солнечными лучами. Облачка пишут стихи на голубых небесах.

Мой муж. Как странно думать так о Сайласе Толивере, учитывая вероятность того, что он никогда не станет по-настоящему моим. Его сердце принадлежит Летти, навсегда, наверное. Сайлас, должно быть, очень по ней тоскует. Как он может не думать о ней долгими часами, проводимыми верхом во главе каравана? Впрочем, если он и не думает о Летти… Типпи, описывая мое выражение лица, когда я разговариваю с Сайласом, заявила, что я «не любезнее сковороды», и предложила хотя бы изредка улыбаться.

«Он все равно этого не замечает», — сказала я ей.

«А ты попробуй», — ответила Типпи.

Учитывая ее проницательность, она наверняка догадывается о моем растущем чувстве к нему».

1 апреля 1836 года